Таня, чуть разочарованная, взглянула на красавицу: так, значит, и она приезжая, как я, откуда-нибудь из провинции. Да, да, из какого-нибудь Курска или Харькова. Даже по голосу это заметно — грудной, мягкий, с южным акцентом.

Но минутное разочарование тут же сменилось завистливым восторгом: «Приезжая — а такая!» Умеют же некоторые женщины поставить себя выше захребетных хлопот, грошовой суеты и выглядеть богинями… А что? Если бы вот ей, Тане, сейчас переодеться, нацепить на шею и руки такие же золотые украшения… Таня поймала себя на смутном, каком-то обреченно-нелепом желании посостязаться с «царицей», не уступить ей хоть в чем-то. Но тут же погасила вспыхнувшее женское тщеславие, грустно отступила в свои дорожные заботы, отвернулась к окну и притихла.

Красавица вынула из сумочки желтый кошелек, стала что-то искать в его бесконечных карманах.

— Вы опаздываете на самолет? — помолчав, участливо спросила Таня.

— Нет. Я еду за багажом, — ответила та. — Я уже целую неделю живу в Москве. А вы, простите, из отпуска? Такой загар у вас…

Тане хотелось сказать, что она тоже провела в Москве несколько дней. Но промолчала и снова подумала о чемодане и авоськах, набитых покупками и гостинцами.

Тане было досадно: она уезжала из столицы, не отблагодарив ее тихим, несуетным вниманием, а лишь увеличив собою людскую сутолоку на ее улицах и площадях.

— Я здесь в командировке была. А отпуск весной отгуляла, — сказала она.

— Где, если не секрет? — просто спросила красавица.

— В туристической поездке по Японии. На теплоходе.

— Ой, как я завидую вам! Так хочу побывать в Японии! Говорят, очень красиво японское побережье вечером — море цветных огней.

— А кто же мешает побывать?

— Я из Владивостока, рядом там… Но у меня муж-академик. Он столько работает, что я просто не могу его оставить. А вы… Простите, как вас зовут? — опять ласково спросила, красавица, и Таня решила: «Она такая добрая и словоохотливая потому, что я ей, наверное, чем-то понравилась».

— Таня, — ответила она.

— А меня — Катя… Скажите, Таня, а кем вы работаете?

— Агрономом. В совхозе.

— Чудесная профессия. А я смотрю на вас, Таня, и завидую: где приобрели такой изумительный загар? Думаю, отпускница с юга.

— Ой, да чему тут завидовать, — Таня сконфуженно отмахнулась. — На севе в поле прокалилась, зачернела, как цыганка.

— Чудный загар, — с откровенной мягкой завистью сказала Катя и вздохнула: — А я вот… белая, как редька. Осенью у мужа отпуск, поедем в Ялту. В сентябре там хорошо.

Тане сразу же вообразился южный город с синей окаемкой моря, кипарисовая аллея и парочка: он — важный академик в ослепительно белом пиджаке и она — молодая, высокая, красивая Катя. Вообразила, и стало неловко за Катю: зачем она, такая молодая (больше тридцати не дашь) живет с академиком?

— В Ялте и сейчас интересно, — неожиданно для себя с каким-то дерзковатым намеком сказала Таня.

— Знаю, но… не хочется повтора. Съезжу, а осенью снова придется… С мужем. Алеша без меня — куда? И я без него тоже…

В воображении Тани тяжеловато-солидное слово «академик» не ставилось, не держалось рядом с теплым, домашне-ласковым «Алеша». Тане хотелось спросить, сколько лет академику, хотелось, чтобы он был не старый, тогда бы не пришлось жалеть Катю. Но молодых академиков она не видела ни в жизни, ни в кино. И ей захотелось поспрашивать Катю о муже, когда, где она встретила его, как и за что полюбила, есть ли дети и вообще, как живут жены академиков.

— Тяжело ему небось в жаркой Ялте. Возраст все же… — неуклюже посочувствовала сна.

— Что вы? Ему всего сорок семь. Как говорится, цветущий мужчина. Даже в теннис с дворовыми ребятишками играет, — бодро сказала Катя.

И в Тане опять шевельнулась незлая грустная зависть: перед ней сидела женщина, щедро награжденная красотой, здоровьем и, конечно же, всей полнотой женского личного счастья. Таня смолкла: какие еще могут быть вопросы к женщине, счастливой супружеской жизнью? Однако интереса к жене академика у нее не убавилось. Таня увидела на ее руке золотой узенький перстень-лодочку. Перстень словно бы состязался в длине с изящным средним пальцем, и Таня подумала, что золотая лодочка небось мешает Кате свободно двигать, работать пальцами. И тут же захотелось узнать, чем занята в жизни Катя, где и кем работает; вообразить жену академика целиком устраненной от всех женских забот, беспредельно праздной — как-то не получалось, и Таня спросила: — А дети у вас есть?

— Сын. Владик… В пионерлагере он сейчас, в Анапе. А у вас, Таня, есть дети?

— Конечно. Оля.

Помолчали. Таня вынула из сумки два крупных апельсина и протянула Кате.

— Угощайтесь, пожалуйста.

— Ой, что вы, Таня! У меня есть апельсины… в гостинице. Тут Алешины приятели мне и номер заказали, и билеты в театры приобрели, и апельсины…

Рука с апельсинами на миг отвергнуто застыла в воздухе, и Таня запоздало поняла: ну разве станет жена академика прямо у себя на коленях чистить и есть апельсины? Однако Катя взяла апельсины, понянчила их на ладони и бережно положила в свою чешуйчатую сумочку.

— Все поменьше везти, — улыбнулась Таня. — А то перегрузила я себя гостинцами. И подругам надо, и к свадебному столу…

— Ой, это ж изумительно! Как я завидую вам, Таня! — с глубокой, какой-то тоскливой искренностью сказала Катя. — Приедете и обрадуете родных… Вас ждут. А я вот живу неделю в Москве и ничего не купила. И не знаю, что покупать. Да и кому?

— У вас нет родственников?

— Есть родители, мама — врач, папа — полковник. Им ничего не нужно. Самые дорогие для них подарки — это мои письма, особенно если они длинные-предлинные…

— А я у мамы шестая… Мама любит апельсины. Корочки высушивает, а зимой делает из них варенье, — сказала Таня и вспомнила, увидела мать с шуршащим узелком усохших апельсиновых корочек, душисто пахнущих далеким заморским летом, увидела и лица подруг, которые встретят ее в селе и с радостью разберут обновки. А Кате не нужны никакие покупки, никого она ими не удивит, не порадует. Тане стало покойно за себя и за свои покупки.

— Таня, а ваша работа нравится вам? — спросила Катя. — Как это… «Выходил на поля молодой агроном»…

— Нравится. Только у меня не хлеб, а овощи. Лук, свекла, капуста. А недавно сад заложили. Удалось вырвать участок. Гектаров десять, но все же…

— Почему «вырвать»?

— Нынче каждый клочок земли — под хлеб. А я тут с яблонями да вишней… Баловство, дескать. Сады в Покровке никогда не водились. Это точно! Захочешь свежих яблочек, гони машину в город. Ну, поприжала председателя. А там о саженцах, о поливе пришлось хлопотать.