не удастся, разве только случится чудо. Его воля была полностью подавлена сознанием того, что перед ним само воплощение зла. Он чувствовал себя ничтожным сгустком плоти, муравьем, над которым нависла стена до небес, готовая вот-вот обрушиться, чтобы навеки погрести под обломками, обратить в прах, раздавить, не оставив следа.

И покорно ждал смерти.

– Сделаешь то, что я скажу, – пророкотал демон. – Иври нашел три части звезды Давида, а теперь ищет четвертую. Но он ее не получит, потому что я знаю, где она находится. Ты отправишься в атурошан Бахрама.

– Позволь вопрос…

Дижман удивился собственной смелости. Не дождавшись разрешения, все-таки прочистил горло и спросил:

– Если ты знал, где хранились эти… части звезды, прости, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду… почему не забрал сам?

– Кодекс защищен печатью Шломо, – голос тяжелыми волнами давил на уши. – Никто – ни я, ни подвластные мне духи не могут его открыть. Мы также не можем прикасаться к любому предмету, который имеет форму гексаграммы или несет ее изображение.

– Как я найду эту… часть? – губы халдея дрожали.

С каждым словом демона ужас все сильнее сковывал его. – Возле алтаря увидишь тумбу. Возьмешь камень, которым жрецы растирают травы для приготовления хаумы. Он всегда лежит на столешнице рядом с ритуальной чашей. – Мне могут помешать, ведь я не бехдин… Как я подберусь к тумбе?

– Лилит об этом позаботится. Завтра она придет за тобой. Ты должен забрать камень и убить иври. А теперь – уходи!

Крысы отступили, высвобождая узкую дорожку на полу. Дижман, еще не веря счастью, попятился к выходу. Он семенил в глубоком поклоне, пока спина не уперлась в деревянную балку. Тогда он юркнул под арку, а затем бросился вверх по лестнице к солнечному свету и жизни, навстречу спасению…

Утром он снова пришел на базар, чтобы устроиться на обычном месте. За ночь его лицо посерело, сердце билось не ровно, но с такой силой, что после каждого удара ему казалось, будто этот удар последний.

Халдей с тоской озирался, в глубине души надеясь, что Лилит не придет. А когда увидел ее, то вздрогнул, но тут же разозлился на себя: «Не будь тряпкой! Это всего лишь баба – пусть и бесовка».

Затем взмолился:

– Иштар, дай мне силы!

Как и в предыдущий день, Лилит просто приказала ему встать, и он покорно поплелся следом. Бывший храм Зевса, а теперь атурошан Бахрама, находился в конце главной улицы перед цитаделью. Колонны, словно стволы мощных дубов, поддерживали фронтон со скульптурами. Среди лошадей, колесниц и героев выделялась золоченая фигура бога-громовержца в ниспадающем красивыми складками гиматии.

Внутри царил хаос: все три нефа были заставлены кадильницами, бронзовыми треножниками, а вдоль стен тянулись покрытые кошмами и валиками суфы.

От былого величия эллинского храма сохранилась огромная мраморная фигура сидящего на троне Зевса Хрисаорея – «Меченосца». Левой рукой олимпиец сжимал меч, с которого уже начала слезать позолота, а правой держал нефритовую фигурку богини Ники на шаре. Рядом с троном сидел каменный орел, который, казалось, сердито нахохлился от унижения забвением. Бог, когда-то греческий, сурово смотрел перед собой, и в его взгляде отчетливо читался немой вопрос: «Кто я теперь?»

Святилище поразило халдея безлюдьем. Лишь дежурный мобад, облаченный в белую судру, бесцельно бродил по залу, ожидая начала вечерней службы. В его задачу входило поддерживать в течение дня священный огонь в бронзовой чаше на аташдане[154].

В глубине целлы слышались голоса работающих эрбадов, которые замазывали трещину в стене свежей штукатуркой.

Гостья призывно помахала священнику, чтобы привлечь его внимание. Заметив вошедших, тот направился в их сторону.

– Ты знаешь, что делать, – прошептала Лилит, бросив на Дижмана испепеляющий взгляд, от которого у него засосало под ложечкой.

Бесовка шла навстречу мобаду, обворожительно улыбаясь.

– Я пришла узнать, каким требованиям должна соответствовать эллинка, пожелавшая принять Ахурамазду как своего бога. А это мой слуга, – проворковала она, указывая на халдея.

Мобад с нескрываемым удовольствием разглядывал эллинку.

– Тебе придется подготовиться, госпожа, – увлеченно заговорил он, проглотив наживку. – Это не займет много времени: под руководством наставника, например, меня, ты изучишь основы веры, познакомишься с ритуалами, а затем пройдешь обряд повязывания священного пояса кусти. Я сейчас тебе подробно расскажу, в чем заключается обряд…

Изображая неподдельный интерес, Лилит стрельнула глазами в Дижмана. Тот понял – пора. Бочком двинулся к колоннаде, разделяющей целлу на нефы. Затем, делая вид, что рассматривает фрески на стенах, направился к алтарю, о котором говорил… Сатана.

Вспомнив ужасное подземелье, Дижман судорожно сглотнул. Нет, ни за что… он все сделает, лишь бы не оказаться там еще раз! Халдей нервно огляделся: никого. Вот и каменная тумба. Среди пучков высушенной травы, рассыпанных зерен и кусков жира он увидел треугольный камень.

Протянул руку к столешнице…

Внезапно от колонны отделилась фигура. Дижман мгновенно отдернул руку.

Иешуа!

Тот тоже узнал халдея и застыл в немом изумлении, граничащим с шоком. Несколько мгновений оба стояли неподвижно, словно в ступоре.

Дижман пришел в себя первым. Схватив терку, молниеносно сунул за пазуху. Другой рукой подцепил оловянную хавану[155], бросился к Иешуа и всунул чашу ему в ладонь. Затем словно клещами вцепился в гиматий иудея – намертво, так, что побелели пальцы.

По храму разнесся его истошный вопль: «Вооор!»

Иешуа обескураженно смотрел на перекошенное яростью лицо халдея. Подбежавшие эрбады вырвали чашу, несколько раз больно ударили, поволокли вон из храма. Они дотащили его до расположенного за святилищем флигеля, с бранью втолкнули внутрь.

Тяжелая дубовая дверь закрылась, снаружи лязгнул засов, и иудей оказался в полной темноте.

4

В тесную каморку едва проникал свет из крошечного окошка – скорее, дыры – под самым потолком. Иешуа понял, что наступило утро. Обливаясь потом, он без успешно пытался надышаться спертым сырым воздухом. Вонь гниющего по соседству тела была настолько тошнотворной, что пришлось закрыть лицо рукавом.

В полу зияло отверстие, из которого глухо доносился шум воды, видимо, где-то глубоко под зинданом протекал подземный ручей или пролегала клоака.

Напротив сидел мертвый фарсиван. Он бы давно свалился на грязную солому, но руки трупа были вдеты в закрепленные на стене железные кандалы, а голова держалась за счет кувшина с отбитым дном, насаженного по самые уши.

Послышалось царапанье, и он понял, что крысы вернулись. Каждый день твари пролезали в кувшин из соседней камеры через дыру в стене, чтобы доесть то, что оставалось в черепной коробке узника.

В первый день казни он не понял, что происходит. Пока не услышал писк.