Гиг был пастухом на службе у царя. Однажды после проливных дождей и сильного землетрясения в горе около его пастбища появилась расщелина. Войдя в нее, пастух понял, что это гробница. А в ней он увидел огромного медного коня с дверцами. Внутри коня пастух нашел труп великана, на пальце которого был перстень. Пастух забрал кольцо себе. Вскоре он понял, что этот перстень обладает волшебными свойствами. Делает своего владельца невидимым, если тот повернет его определенным образом. Гиг пришел во дворец и, пользуясь силой кольца, соблазнил царицу, а потом убил царя и занял его место. В «Государстве» поднимается вопрос, может ли какой-либо человек быть настолько добродетельным, чтобы противостоять искушению получить все что хочет, зная, что ничего ему за это не будет.

— Милая история. Толкиен, оказывается, у Платона сплагиатил, — сыронизировал Гиг.

— И Уэллс. Только не сплагиатил, а вдохновился. А ты сам когда-нибудь задумывался, что бы позволил себе, если бы обладал безнаказанностью? — спросила я.

— Я не верю в волшебство. А взрослые дяди, которые любят детские сказки, с некоторых пор наводят на меня ужас.

Оба мы машинально поглядели на стопку открыток.

— А ты, Эл? — спросила я.

— А я думаю, наказание приходит ко всем, рано или поздно. Безнаказанности нет. Неслучайно мы сейчас живем в таких местах, где верят в карму.

— А что, по-твоему, худшее наказание для человека? Смерть? — спросила я.

— Нет. Худшее — это невосполнимая потеря любимого человека. А еще вина. Потеря и вина. Нет ничего мучительнее, — ответил Эл. Видимо, он вспомнил отца и то, что карета скорой помощи не приехала на ферму вовремя и не успела оказать его старику помощь.

Гиг обратился ко мне:

— Хотел бы вернуть диалог в конструктивное русло. Что будем делать с окровавленными серьгами, бутоньерками и прочим? Я понимаю, вы пережили много страшных вещей. Но все зашло слишком далеко, чтобы и дальше закрывать глаза на поведение Джесс. Вспышки гнева и коллекционирование трофеев… Какими будут твои предложения, Труди? Что посоветуешь делать? Лично я настаиваю на лечении. После того, что я увидел этой ночью, думаю, шансов на ментальное здоровье у Джесс вообще не было.

— Лечение — это правильно. Но мы сотню раз обсуждали, что терапия неотделима от рассказов о себе. А там Джесс поведает доктору о том, что натворила, — сказал Эл.

— А как же врачебная тайна? — спросил Гиг.

— Есть грань между врачебной тайной и клятвой Гиппократа, — пояснил Эл.

— У нас нет выхода. Надо что-то делать. Ты видел, во что она превратила ангар и свои картины. Она явно была не в себе. А ведь у нее в руках был нож. Она полосовала им пол и вспорола холсты. — Гиг эмоционально расхаживал по комнате.

— Кошмар. — Я опустила голову. Больно было даже слушать это.

Холл «Мальвы» еще никогда не был таким холодным. Мы силились сплотиться вокруг общей проблемы, но получалось не очень. Слишком много было секретов и недосказанностей. А главное, никто не мог ручаться, что это конец наших перипетий, а не начало новых, еще больших ужасов.

— Мы думали, Лаура — наша главная проблема. Но, похоже, они работают в паре. И без обид. Все вы нуждаетесь в лечении, Труди, — горько усмехнулся Гиг.

— С таким детством, как у нас, — я указала на стопку карточек на столе, — в этом нет ничего удивительного. Надо было раньше заняться решением психических проблем. Я не знаю, что нас теперь ждет. Мне так страшно! — Голос у меня дрогнул, сорвался на всхлип от осознания трагичности ситуации. Эл присел рядом и стал гладить меня по голове.

— Главное, что ты с нами, Труди. С тобой в союзниках мы справимся. Я в это верю! — Эл был искренен и сам себе верил, как депутат, выступающий накануне выборов перед электоратом. — Ты должна поговорить с ней, Труди. Поговорить с Джессикой. Мы придумаем новые «договоры» и заключим, вроде того, как вы сделали, когда перестали разговаривать. О распорядке дня. И прочем важном в вашем взаимодействии. Эти «договоры» ведь работали. Нас с Гигом она теперь слушать не станет. Мы дискредитировали себя, как парламентеры, привязав ее.

Я не знала, насколько реально было сделать то, о чем говорил Эл в таком положении, как теперь. Думаю, она и слушать меня не станет. В глубине души я понимала, что ничто уже не будет прежним. Эпоха нашей четверки подходила к концу. И какая-то часть меня радовалась этому. Но больше меня пугала грядущая неизвестность.

Гиг. Мару Ракша

Ризика и Ритика раскладывали угощения. Суетились вокруг стола, пихая друг друга локтями. Сулабха что-то дожаривала на кухне. Пряный пар валил оттуда прямо в гостиную. Я давно не ловил себя на приятном ощущении дома. Когда живешь в арендованном жилье, забываешь, как это. Хотя если подумать, даже в собственной квартире в Верхнем Ист-Сайде я не чувствовал себя уютно. Может, потому что ее купили родители. Выбрали по своему вкусу. А может, потому что к ней не была приложена женская рука. Большая и умелая рука, как у домработницы Трейси. Везде там ощущалась мамина ручка. Маленькая, капризная, с указующим перстом, отмечающим недостатки.

— Почему у вас одинаковые наряды и эти штуки на головах? — спросил я, изображая конус на макушке. Параллельно подкладывая себе в тарелку золотистого риса и поливая его жирным карри с аппетитно обжаренными креветками.

— Это потому, что мы танцевали сегодня Канди. Традиционный ланкийский танец, — ответила Кэйлаш. Она вовсю отлынивала от сервировки, общаясь с почетным гостем, то есть со мной. — Ты, наверное, заметил, что город украшен фонарями? Буддисты по всему миру празднуют сегодня Весак. Его отмечают в первое полнолуние мая. — Кэйлаш выглядела гордой и тоном немного походила на учительницу. Она машинально поправляла то, что выставили на стол мать с сестрами. Будто лучше других знала, как все должно располагаться.

— Любопытно было бы взглянуть, — поддержал я разговор не без интереса к танцу, хоть и не ожидая в действительности его увидеть.

— Хочешь, мы покажем? — спросила Кэйлаш, будто ждала этой просьбы.

— Тут? — поперхнулся я.

Она улыбнулась. А сестры обреченно закатили глаза, как классические подростки. Сулабха поняла, что будет, и шепнула мужу на ухо. Очевидно, он не знал английского, потому что бо́льшую часть времени молчал и улыбался. Суман, услышав ее, отодвинулся от стола и сложил руки на коленях, выставив вперед немалый живот — признак ланкийца, живущего в достатке. Сулабха накрыла блюда крышками, чтобы еда не остыла, и покорно присела рядом с мужем. Приглушив свет в холле, Кэйлаш включила стереосистему. Снова этот забавный микс новых технологий и традиционализма в