Я сбегал за яйцами, куриными грудками и овощами. Да, аппетит у Джесс и правда был отменный. Будто она неделю не ела. Бабушка пришла с рынка, когда у нас вовсю кипела готовка. Глянула без улыбки на происходящее и ушла к себе. Мы приготовили еду, разложили ее по тарелкам. Джесс накрыла на стол.

— А бабушку угостим? — спросила она с энтузиазмом.

Я не знал, как ба отреагирует на это предложение, и решил уточнить. Прошел в ее аскетичную спальню, где из украшений имелся только алтарь Будды. Бабушка сидела на кровати спиной к двери и смотрела в окно.

— Ба, ты поешь с нами? — спросил я.

Она не ответила. Я подошел ближе и присел рядом.

— Ба, ты чего? — попытался заглянуть я ей в глаза. Ее точеный коричневый профиль выделялся на фоне белых стен. Она повернулась и посмотрела на меня со странной жалостливой болью.

— Это плохая девушка, Рамзи, — сказала она сдавленно. Слова нехотя соскакивали с языка, как капли из неплотно закрытого крана.

— Плохая? Почему ты так решила? Вы же не общались! — возмутился я.

— Плохая, Рамзи. Она одержима духами. И они почти сожрали ее изнутри. И оттого, что эти духи еще голодны, они пожирают всех, кто оказывается рядом. И все, кто оказываются рядом, теряют себя. Забывают, кто они. Совершают то, что никогда бы не сделали. — Бабушка посмотрела так внимательно, что внутри у меня похолодело. — То же самое произошло с твоей матерью, когда она встретила твоего отца.

На этих словах я выдохнул и улыбнулся. Если первые слова про голодных духов произвели впечатление вплоть до мурашек по коже, то как только ба скатилась на рельсы истории про мать и отца, все стало понятно. Она просто не любила белых и видела в них угрозу для своего мироустройства.

— Я не дам ей сожрать меня, — улыбнулся я. — Пока что она приготовила для меня еду. А не наоборот!

— Она уже, Рамзи. — Бабушка втянула седую головку с гладкой прической в плечики.

— Что уже? — не понял я.

— Уже сожрала тебя. А ты и рад.

— Как, вроде пока я целенький. — Я покрутил руками и ногами перед собой, показывая, что со мной ничего не произошло.

— Ты знаешь, о чем я, Рамзи. У тебя есть один только шанс уцелеть. Один шанс. Но он потребует немало усилий. А потом всю оставшуюся жизнь тебе надо будет прилагать усилия, чтобы загладить содеянное.

Я вскочил с кровати и метнулся к двери. Мне не понравилась эта игра в пророка и умничанье. На выходе из комнаты я оглянулся и посмотрел на нее. Бабушка тоже обернулась.

— Всю жизнь я откладывала деньги, что присылала твоя мать. Я не потратила из них ни цента, потому что знала, что рано или поздно они пригодятся. Все поступки, дела и решения имеют свою цену. Есть то, что рождается в благости, а есть то, что в страстях. То, что рождается в страстях, вымаливается и очищается благодеяниями. Знай, Рамзи, если поймешь то, о чем я говорю, и тебе понадобятся деньги, я дам их тебе. Я для тебя их и хранила.

— Почему для меня?

— Потому что то, что рождается в страстях, должно вымаливаться и очищаться благодеяниями.

Я не ответил. Хлопнул дверью и вышел. Мы никогда не ссорились с бабушкой. Она никогда не позволяла себе ничего подобного. Нравоучений, резких замечаний. Вот женская ревность во всей красе. Увидела другую женщину, помоложе, на своей кухне и как с цепи сорвалась.

— Бабушка не будет есть с нами, — произнес я как можно спокойнее. Но голос все равно немного дрожал.

— Ладно, — ответила Джесс. — Может, тогда заберем еду к себе и поедим на твоем невероятном матрасе? А?

Джесс выглядела чудесным, милейшим созданием. И как только у бабушки язык повернулся говорить про нее гадости.

В тот день мы много шутили и дурачились. День был светлым. Таким, будто никогда не было Гига и Эла. Никогда не было Санджая. Никто не находил его трупа на берегу. И никто не разбивал ему голову камнем. Казалось, будто Джесс только-только исполнилось семнадцать и перед ней открывался неизведанный и чистый мир, а я мог ей его показать. Уберечь ее от ошибок. И сам мог бы не совершать их. А когда приблизился вечер, ее шутки и беззаботное веселье переросли в нечто иное. Теперь она, как волчица-оборотень, после того, как полная луна коснулась сиянием темного неба, преобразилась. Выпустила звериную суть наружу. Движения Джесс стали плавными, а взгляд пристальным и туманным. Таким он бывает у охотников, когда те фокусируются и на жертве и ландшафте одновременно.

Она подошла близко. Совсем как утром, когда провоцировала меня после душа. Но я заметил разницу.

— А теперь ты знаешь, что мы будем делать? — спросила она.

Я знал. Она охотилась, а лучшая защита от охотника — это нападение.

— Знаю, — ответил я и поцеловал ее первым.

Джесс сожгла меня изнутри. Сожгла. Я тлел, как уголь. Снова разгорался. Мерцал, окутанный дымом. Вспыхивал, сдобренный жиром, капающим в костер с решетки гриля. А она аккуратно переворачивала стейк лопаточкой. Добивалась хрустящей корочки. Но так, чтобы не пересушить. Не знаю, сколько длилась эта ночь. Казалось, она заканчивалась и начиналась снова. Крутилась колесом сансары. То поднимая на вершины блаженства, то бросая вниз, то вновь вскидывая наверх. Я устал и одновременно был полон сил. А она казалась уже не такой уверенной и дерзкой. Что-то в ней изменилось. Джесс могла разрыдаться в любой момент, и оттого, наверное, в ней проснулась странная животная жадность. Будто она пыталась насытиться мною впрок. Я не был против. Мне нравилось утолять ее голод. Нравилось быть желанным блюдом для нее. Невольно я вспомнил слова бабушки: «И оттого, что эти духи еще голодны, они пожирают всех, кто оказывается рядом». Сравнения, что рождались у меня с насыщением и голодом, показались похожими на то, о чем она предупреждала. Но это не было чем-то страшным или неприятным. Почему надо бояться того, что происходит в страстях? Страсть — это пиковое состояние жизни.

Джесс поднесла руку к моим волосам и убрала влажную прядь со лба. В этот момент я увидел странный след на ее запястье, похожий на ссадину от веревки или браслета. Такой, если бы она длительное время была привязанной.

— Что это? — спросил я.

— Ничего, — ответила она и отдернула руку.

Меня не устроил такой ответ, и я притянул ее к себе, чтобы разглядеть след поближе.

— Это что же это такое? Тебя что, привязывали, Джесс?

— Какая разница.

— Вообще-то,