родня устраивает по ночам сборища у Сумеречных ворот, подогревая недовольства. Боюсь, Мендоса, Исунса и братья Ортис де Сарате что-то замышляют. Будь начеку, Гектор, и предупреди меня, если атмосфера во время карнавала накалится сильнее, чем обычно.

– Договорились, – кивнул он.

Войдя через Южные ворота, мы направились искать остальных членов нашей семьи.

Карнавал был временем шуток и розыгрышей. Ремесленники переодевались дворянами, рисовали гербы на грубой мешковине, изображали хромоту главы семейства Мендоса, горб младшего Ортиса де Сарате или выпирающее мужское достоинство Йоханнеса де Исунсы. Аликс де Сальседо тоже не избежала высмеивания. Молодой парень в обожженной юбке и трехвершинной токе нес мешок с капканами, на котором был намалеван череп – знак смертельной опасности.

Мы увидели Нагорно в плаще из змеиной кожи; лицо у него было разрисовано красными чешуйками. Шагающий рядом Гуннар водрузил на себя высушенную голову медведя-альбиноса в подражание воину-берсерку[54]. Он снял рубашку, а тело обмазал белой глиной, чтобы остаться неузнанным на улицах; впрочем, его сразу выдавали огромные размеры.

Оннека, облаченная в наряд ламии[55], спрятала темные волосы под париком, а фальшивые светлые локоны подколола золотым гребнем, который наверняка сделал для нее Нагорно. Пышное одеяние дополняли перепонки на ногах. Сидя верхом на Ольбии, она была прекрасна, как закат.

И тем не менее я уже некоторое время ее избегал. Я больше не хотел иметь ничего общего с Оннекой. Она выбрала моего брата. А я был невысокого мнения о тех, кто мог принять столь неудачное решение.

Мы вышли на Руа-де-ла-Астерия, где толпа разогретых вином молодых людей дубасила малышню надутыми свиными кишками.

– Ты пришел в костюме… старика? – озадаченно спросила Оннека.

– Вообще-то старика со старухой.

Этот наряд всегда пользовался спросом, наравне с Медведем и чучелом Иуды. Нередко можно было увидеть юношу, переодетого старухой и несущего на спине соломенное чучело старика.

– А где старуха? Ты ее забыл?

– Как раз иду за бабушкой Лусией. Она будет рада проехаться у меня на горбушке. Разве она когда-нибудь пропускала вакханалии?

И я зашагал в направлении Руа-де-лас-Пескадериас.

То, что я увидел по пути, меня встревожило. Горожане пригоршнями разбрасывали муку, растрачивая ее впустую. Некоторые нарядились пастухами, нацепив на шею колокольчики и выкрасив лица в черный цвет. Трудно было сказать, кто есть кто. Многие высмеивали других горожан, например судебного пристава. Один юноша ехал верхом на своем товарище, колотя других надутым свиным пузырем; его парик из тонких морковок имитировал непослушные волосы Мендьеты.

Однако больше всего меня обеспокоило соломенное чучело Иуды на повозке у Мендоса. Одетая в черное фигура безропотно сносила удары летевших в нее гнилых фруктов и овощей – яблок, репы, моркови, каштанов, – заменивших традиционную яичную скорлупу. Таким образом местная знать демонстрировала неприкрытую враждебность по отношению к торговцам, отказавшимся склонить головы и платить чрезмерные пошлины.

Дворяне переодевались ножовщиками, кузнецами и пекарями. Некоторые щеголяли сгорбленными спинами, почерневшими зубами или фальшивыми животами в насмешку над беднейшими горожанами. Я стоял у крыльца бабушки Лусии, наблюдая за толпой и чувствуя себя неловко.

Аликс де Сальседо прыгала и танцевала во главе группы кузнецов. Они прикрепили к одежде эгускилоры[56] и раздавали местным детям булочки с чорисо, которые те с наслаждением уплетали. Я приблизился к Аликс.

– Как чудесно сегодня оставить току дома! – воскликнула она со вздохом облегчения. И все же в ее голосе сквозила тревога.

– Вас что-то беспокоит?

– В этом году из кузницы пропало гораздо больше дров. На сей раз обычная юношеская проделка зашла слишком далеко. Я не буду об этом сообщать, хотя мне не нравится то, что я вижу в Вилье-де-Сусо. Чересчур много озлобленности и желчи.

– А эгускилоры здесь при чем?

– Наша гильдия защищает Викторию. Мы обеспечиваем горожан оружием, когда необходимо. Вот, возьмите. – Она протянула мне булочку, которую я принял как благословенный дар. – Мы испекли больше к Жирному четвергу.

– Я пришел забрать бабушку Лусию и немного повозить ее на спине.

– Если заметите что-то странное, сразу возвращайтесь и пошлите за мной.

– Хорошо. Дадите мне эгускилор?

– Зачем он вам?

Я пожал плечами.

– Так, для одного старинного ритуала.

* * *

Все утро я катал бабушку Лусию по городу. Сидя у меня на спине, она хихикала, как маленькая девочка, и радовалась тому, что снова оказалась на улице. Я поведал ей свой план, и мы направились к церкви Санта-Мария, где встретили молодого священника Видаля, молившегося в одиночестве. Римская церковь осуждала языческие традиции, однако в действительности закрывала на них глаза: невозможно было помешать горожанам веселиться. Священники редко присоединялись к празднествам – вероятно, потому что среди ряженых всегда находился пузатый пьяный священнослужитель верхом на осле, а самоосмеяние не входило в число добродетелей слуг божьих.

– Можно нам подняться на колокольню? – спросил я молодого человека.

При виде меня он вздрогнул. Я объяснил такую реакцию своим нарядом и присутствием бабушки Лусии. И все же мне показался странным ужас, промелькнувший в его глазах.

– Разве вы не граф дон Вела, воскресший из мертвых?

– Так говорят. Вы одолжите нам ключ?

– Что вы собираетесь там делать? Я уже отзвонил ангелус[57].

– Мне очень хочется увидеть город сверху, дитя мое, – сказала бабушка Лусия. Ее любезный тон растопил бы сердце самого дьявола. – Неужели вы откажетесь исполнить старушечью прихоть?

Когда священник протянул нам тяжелый железный ключ, бабушка сжала его руку в своем крошечном кулачке. Встретив ее взгляд, Видаль поспешно отвел глаза, словно обжегшись, а затем покинул маленькую церковь, оставив нас ломать голову над его загадочным поведением.

С бабушкой на спине я поднялся по узкой винтовой лестнице до самой колокольни. Большой колокол крепился к деревянной балке. Мы переглянулись, как парочка озорных детей. Я выдернул из перекладины старый гвоздь, а бабушка Лусия тем временем достала эгускилор Аликс, и я прибил его к перекладине камнем, который валялся на полу.

– Надеюсь, теперь гауэкос не проникнут в город. – Старуха с тревогой глянула вдаль, за каменные стены.

– Меня не так страшат духи ночи, как зло, обитающее в стенах города, бабушка.

Тогда она с лукавым блеском в глазах достала браслет из красной шерсти и торжественно заявила:

– Я сплела его для тебя. Носи всегда, не снимая.

Красная нить. В дальних землях я встречал прядильщиц, которые утверждали, что привязывают людские души красными нитями. Я взволнованно посмотрел на свою спутницу. Ее дар породнил нас сильнее, чем кровные узы.

– Давай, надень его. И смотри не потеряй – сам знаешь, что произойдет.

– Этому не бывать. Клянусь именем Лур.

– Именем Лур, – повторила она, будучи в душе язычницей.