Алмамбет крикнул:

— Ты мне друг, Урбю, но есть нечто более важное, чем дружба: приказ хана войска. Я дал тебе десять бойцов. Ложь не спасет твою нерадивость. Вот палачи: предаю, тебя в их руки.

Тут подбежали к Урбю шесть палачей. Воины необозримой трехсоттысячной рати потупили глаза, чтобы не видеть смерти всеми любимого и почитаемого Урбю. Не мог глядеть на него и Алмамбет, думая:

«Для того ли я спас тебя, беднягу, от смерти, когда впервые прибыл к Манасу, чтобы предать тебя позорной казни! Но что мне делать, лучший мой друг Урбю, если приказ хана войска важнее дружбы?»

Между тем к несчастному Урбю подошел уже мулла, чтобы проводить его в последний путь, уже приказал ученый мулла снять с преступника одежду, чтобы кровь не запятнала ее, уже над головой Урбю сверкнуло шесть топоров, как вдруг из войска вырвался богатырь Серек, прозванный Быстроумным.

— Эй, Алмамбет! — крикнул он. — Может быть, в десяток Урбю вошел хан Манас? Проверь-ка свои ученые списки!

Алмамбет, не зная, верить ли еще своему счастью и счастью Урбю, быстро заглянул в список. Серек был прав: в десятке Урбю значился Манас!

Узнав об этом, воины бросились к Урбю, обнимая и целуя его, а потом расхохотались так, что их смех потряс долины и горы. Оглушительный смех богатырского войска вырывал камни из земли, а когда расхохотался Манас, он, который так долго не понимал смеха смеющихся, когда расхохотался киргизский лев, начался в горах обвал, и дикие звери заметались в испуге в горных впадинах.

Успокоившись, Манас воскликнул:

— Будь ты проклят, Урбю! Ты не мог вспомнить о таком незначительном бойце, как я! Оказывается, я — тобою забытый человек! Мало тебя обезглавить — следовало б тебя за это четвертовать!

Так упрекал Манас богатыря Урбю, но все понимали, что слова Манаса шутливы, что повеселел киргизский вождь, узнав о невиновности Урбю, ибо казнь этого славного воина была бы горем для Манаса. И воины опять расхохотались, еще громче прежнего, и смех этот преобразил лицо таласской земли и замолк только тогда, когда воины увидели, что Алмамбет хочет говорить. И вот, подойдя к Манасу, Алмамбет молвил:

— Перемены в войске закончены. Киргизы теперь готовы к бою с самым грозным врагом. Пора мне стать простым воином, ибо нам теперь нужен не хан войска, а глава похода.

Манас принял слова Алмамбета и обратился к ханам:

— Изберите достойнейшего из вас главой похода.

Ханы испугались того, что выберут одного из них, и молчали. Если бы дело шло о войне с каким-нибудь киргизским родом или соседним племенем, то каждый из них боролся бы за честь сделаться главой похода. Но жестокий дом Чингиза, недавний властитель киргизов, но Китай, странный и неприступный, внушал ханам трепет. Заметив это, Манас сказал:

— Изберем главой похода седовласого Бакая. Он стар, но лоб его без морщин, а щеки без дряблости. Бакай — советчик мой в трудном деле и утешитель в горести.

— Пусть главой похода будет Бакай! — воскликнули все воины, а за ними и обрадованные ханы. — Веди нас, седобородый Бакай! Куда ты, туда и мы.

Людей охватило ликование, а богатырь Алмамбет приблизился к Манасу, чье лицо внезапно стало печальным. Алмамбет понял его печаль и сказал:

— Каныкей остается здесь матерью народа. Надо проститься с ней, выслушать ее мудрое напутствие.

Лицо Манаса сразу прояснилось, он улыбнулся открыто и светло. Улыбнулись и сорок львов, слышавшие эти слова. Решил Манас, оставив войско в долине, помчаться вместе с Алмамбетом, во главе сорока, к юрте Каныкей, чтобы выслушать прощальное благопожелание жены. Решение это обрадовало Алмамбета, ибо душу его терзало то слово, которое он дал умнице Каныкей и которое так быстро нарушил.

Каныкей в это время собрала в ханской юрте всех сорок своих подруг. Она знала, что Алмамбет нарушил данное ей слово, но не сердилась на китайского витязя.

«Он дал мне, — думала она, — слово странника, а странник не волен в своем слове, ибо он принадлежит дому, приютившему его!»

Каныкей понимала, что выбора нет у киргизов, что должен Манас идти в поход на Конурбая. Жаждала она только одного: чтобы не сделался Манас ханом Железной Столицы, чтобы не сидел он в этом проклятом городе целых шесть месяцев на престоле. Жаждала она, чтобы он, победив Конурбая, сразу вернулся в Талас. А если говорить правду, то еще жаждала она того, чтобы к возвращению Манаса у нее родился сын. А если говорить всю правду, то сейчас более всего жаждала она того, чтобы Манас перед походом заехал к ней проститься. Такой же жаждой томились и ее подруги, жены сорока Манасовых львов, и, занятые своей женской работой, с нетерпением ожидали они стука звонких копыт и облаков пыли.

Каныкей не выдержала и сказала:

— Выйдемте, подруги, на дорогу встречать воинов. Не может быть, чтобы наши мужья отправились в такой дальний и трудный поход, не заехав к нам.

Каныкей и сорок ее подруг, сияя красотой, вышли на дорогу и сразу увидели своих мужей. Как проворные серны, гибкие и легкие, игривые и грустные, быстро и ловко ступая, приняли молодые женщины поводья богатырских коней, привязали коней к железным кольям сильными и нежными руками и пригласили супругов своих в юрту ханши. Там воинов ожидало вкусное угощение: мясо белой кобылы и крепкий кумыс. И когда мужчины испробовали вдоволь и того и другого, Каныкей сказала:

— Муж мой Манас! Ты ничего не сказал мне о готовящемся великом походе, но я не в обиде на тебя: такова судьба жены вождя. Брат мой Алмамбет! Вы нарушили данное мне слово, но я не сержусь на вас, ибо вы избрали удел скитальца. Воины дома киргизов! Задумали вы поход на дом Чингиза, и кто знает, вернетесь ли вы к нам живыми. Но мы, женщины, умеем не только плакать. Мы знаем, что в Китае жарко летом, вот и сшили мы всем воинам легкие колпаки. В Китае холодно зимой, вот и сшили мы всем воинам шапки-ушанки. Сшили мы, молодые и пожилые, девушки и старухи, панцири-чопкуты из драгоценного сукна; в каждом чопкуте — шестьдесят стрел. Если враг заденет вас копьем, вылетят из чопкута стрелы и поразят врага, и скажет киргиз: «Оказывается, и швея помогает воевать». Приготовили мы вам всяких снадобий и лекарств, ибо немало ран придется вам исцелять в пламени боя… Муж