по очереди. Так и поступила. Шаг, потом еще шаг. Я нашла няню, которая жила в том же доме, и работала в двух местах, чтобы ее оплачивать. Девочек, к сожалению, я почти не видела, но делала то, что должна была. Я окончила колледж и принялась искать хорошую работу. Сначала ничего не попадалось, но потом мне внезапно предложили стажировку в консалтинговой фирме. Они решили, что женщин у них должно быть больше. Я понимала, что все это, конечно, ради галочки и не сулит мне никаких перспектив, но мне было все равно. Именно там я получила толчок в карьере. На руинах старой жизни начала строить новую. – Стоит этим гордиться или нет? Ведь, как выяснилось, многие ее решения были ошибочными.

Мэри, похоже, не была согласна с таким утверждением.

– И вы воспитали двух замечательных дочек. – Она запнулась и осторожно добавила: – Вы открыли им правду об отце?

– Сказала, что он умер. Остальное, полагаю, им знать не стоит. Признаться, за всю жизнь я не рассказала об этом ни одной живой душе, никому. Но вы, Мэри, и атмосфера вашего дома… Это располагает к откровенности.

Мэри потянулась и сжала ее руку.

– На вашем месте я бы поступила так же. Ничего бы им не рассказала.

– Правда? – Гейл, которая последние три десятилетия не ждала одобрения от людей, растрогалась и была благодарна, что Мэри согласна хотя бы с одним ее решением.

– Их отец мертв, какой смысл ворошить прошлое?

– Я тоже так думала, но теперь они начали задавать вопросы, точнее, Элла их задает. Она всегда была романтичной девочкой и теперь хочет знать историю моих отношений. Просит рассказать о медовом месяце. Она убеждена, что я пережила трагедию из-за потери любимого человека. Тот факт, что у меня нет его фотографий и никаких памятных вещей, она сочла признаком того, что мне больно о нем вспоминать. Отчасти это правда, но причина совсем иная, не та, что они придумали. Вот так я оказалась в ловушке собственной лжи.

Мэри нахмурилась:

– Вы никому не лгали. Просто умолчали о том, какой была ваша жизнь до смерти мужа.

– Может, мне не стоило скрывать? Хотя не представляю, как и когда я могла начать этот разговор. Что бы сказала? «Хотите знать об отце, девочки? Так вот, он бил меня и столкнул с лестницы».

Мэри задумчиво покачала головой:

– Кто знает, когда наступает момент, когда нужно перестать опекать тех, кого мы любим? Это большой вопрос.

– Один из многих, что возникают в жизни. – Задумавшись, она принялась разламывать печенье на кусочки.

Непросто посмотреть в лицо правде, которая ранит.

– Может, на самом деле я оберегала себя. Я выжила, потому что не оглядывалась. Кажется, что по прошествии многих лет будет легко повернуться и посмотреть назад, но я не готова.

– Зачем вам оглядываться и смотреть на такую мерзость? Вы имеете право думать и о себе. Я бы назвала это самозащитой.

– Знаете, ирония в том, что я стала очень хорошей мамой, смогла привить детям все навыки, необходимые для выживания. Они занимались не ездой на пони и балетом, а тем, что им действительно могло пригодиться. Я всегда дарила им полезные подарки – книги или головоломки. Никогда не тратилась на подарочную упаковку, даже если очень хотелось. Я учила дочерей, что после падения или ударов судьбы надо подниматься, невзирая ни на что, и уверенно идти дальше. Учила залечивать душевные травмы и раны. Учила самостоятельности и уверенности в себе. – Гейл перевела дыхание и потерла лоб. – Я хотела, чтобы они осознавали, что сильны, чтобы никогда не лежали в темноте ночи, дрожа от страха перед жизненными трудностями.

– Вы замечательная мать, Гейл. Девочкам очень повезло.

Нет, она больше не хочет быть обманщицей.

– Несколько недель назад мы встретились впервые за последние пять лет.

На этот раз пауза была долгой. Наконец Мэри коснулась ее руки.

– О, Гейл… – с сочувствием произнесла она.

– Я наговорила им лишнего во время последней встречи. Не просто лишнего – я их обидела. Мои слова ранили бы любого. К сожалению, жизнь сделала меня жесткой и лишь умножила страхи. – Как же тяжело в этом признаваться. Невыносимо тяжело. – Двигателем для меня был страх. Все, чего я достигла, – это благодаря ему. Я боялась любить, потому осталась одна. Боялась доверять людям, поэтому все делала сама. Боялась лишиться возможности содержать детей, отчего и отдавала себя без остатка работе. Страх. Страх стал причиной всего. Но этого словно было недостаточно, и я позволила страху диктовать мне, как воспитывать детей. – Внезапно Гейл отчетливо увидела картину полностью, без теней и пятен. – Я не знала, что Элла уже была беременна во время нашей последней встречи. Она не решилась признаться, поскольку я часто осуждала ее выбор. Саманта была зла на меня и яростно защищала сестру. Теперь я вижу произошедшее в ином свете.

Мэри встала и налила воды в стакан.

– Вот, возьмите.

Гейл машинально взяла его и выпила до дна.

– Ссора огорчила и меня, и дочерей. Мы все были обижены друг на друга. Я ожидала, что они станут инициаторами примирения, но этого не произошло. Сама же не делала первый шаг из-за упрямства и нежелания понять их и себя. Была уверена, что поступила верно, что неправы они. – Она сглотнула горечь сожаления. – То, какой я стала, привело к конфликту с дочерями. И мы все больше отдалялись. Элла, моя милая Элла старается изо всех сил, но не знает, как преодолеть это расстояние, а раньше у нее не получалось как раз из-за множественных изменений в жизни. Как признаться матери, что ты уже много лет замужем и растишь ребенка? С каждым прошедшим днем все труднее взять телефон и позвонить. Она должна была это понимать, должна была со мной связаться. – В горле вновь встал ком, мешая дышать. – Ведь я имела право быть рядом в такие важные моменты ее жизни. Меня не было, когда она выходила замуж за Майкла, когда нуждалась в помощи и поддержке во время беременности, меня не было рядом, когда она рожала. Я ужасная мать.

– Это неправда, Гейл. Неправда.

– Правда. Я была уверена, что поступаю правильно, и только сейчас вижу, как ошибалась. – Сердце сжималось сильнее, оно выталкивало боль, которая по кровеносной системе распространялась по всему телу. – Мне было так страшно. Это ужасное, ужасное, ужасное ощущение. Я готова была на все, лишь бы они не испытывали ничего подобного.

– Разве это делает вас плохой матерью? – Пальцы Мэри сильнее сжали руку. – И родители обязаны научить детей быть самостоятельными. У вас получилось. Вы прекрасно справились, Гейл. Ваши дочери выросли сильными, умными, достойными восхищения женщинами.

Давление в груди росло и рвалось наружу.

– Вчера я наблюдала, как моя дочь играет со своей дочерью. – На глазах ее выступили слезы, и Мэри ласково улыбнулась. – Она не ставила перед собой воспитательной цели, в их разговоре не присутствовала обучающая составляющая, им просто было весело друг с другом, они смеялись, обнимались, болтали обо всем и ни о чем. – Гейл едва не захлебнулась словами. – Никакой важной задачи на перспективу, только радость общения, все для радости. У меня никогда не было на это времени. Как получается, что мы не находим свободной минуты для счастья? Как?

Из глаз хлынули слезы горячим, обжигающим потоком, их невозможно было остановить. Силы ее к тому моменту иссякли, поэтому слезы лились, ничем не сдерживаемые. Она чувствовала себя слабой и ранимой. Пловец без спасательного жилета, уходящий на глубине под воду. Парашютист, забывший парашют.

– Гейл…

Рука Мэри легла ей на плечо, но простой жест сочувствия не успокоил, напротив, рыдания усилились. Она никогда в жизни не открывала душу и, решившись, не могла замолчать.

– Я никогда не лепила с ними снеговика. Никогда. – Гейл тонула в собственных слезах, они душили ее, и было трудно вздохнуть. В голове крутились мысли о том, что она не сделала и не сказала. – Ни разу в жизни, ни… – Она икнула и глубоко вдохнула. – Ни снеговика, ни… – Она задыхалась. – Ни печенье. Мы не пекли его вместе по выходным. Не танцевали, я вообще не умею танцевать. – Она разом вспомнила, чего не делала с дочерями. Слова множились в голове, стирая то, что она считала достоинствами и заслугами, а следом и хорошее мнение о себе.

Мэри прижала ее к себе, и, вместо того чтобы привычно постараться освободиться, Гейл вцепилась изо всех сил в руку новообретенной подруги – единственного человека на свете, удержавшего от падения в темную яму позора из-за неудачно выполненной роли матери.

Мэри укачивала ее, словно ребенка, а она рыдала, пока не выплакала, кажется, все слезы, пока не устала от слез. Тогда ее тело ослабло и безвольно завалилось на бок.

– Вот и все, вот и хорошо, – причитала Мэри. – Вам через многое пришлось пройти, откровенно говоря, даже не представляю, как вы выдержали. Вы – лучший пример