Телефон пропиликал полученным сообщением.

Аврора машинально ткнула мокрым пальцем в экран, чтобы не напоминал каждую минуту, что у неё есть непрочитанное и оторвала ещё пук бумажных полотенец.

Хорошо, что телефон лежал на диване. Сидя на корточках в гостиной, она устраняла аварию.

Чашка с чаем соскользнула с поворотного столика и разбилась. Аврора собирала осколки, вытирала слёзы, лужу и даже не знала, что ей жальче: изящную кружку (не хотелось наносить урон хозяйке квартиры), «хризантему», подаренную Иркой и заваренную всего один раз, или себя.

Эта чёртова кружка стала последней каплей.

Когда в тоске, в одиночестве, в чужой съёмной квартире ждёшь приговора суда даже такая мелочь, как разбитая кружка может стать последней потерей, которую в состоянии вынести.

Осколок больно воткнулся в палец. Аврора его выдернула, надавила — по пальцу потекла струйка крови, — и заплакала навзрыд. У неё больше не осталось сил держаться, уговаривать себя, что нельзя сдаваться, вести себя разумно, ответственно, стойко, сдержанно, рационально.

Всё. Всему есть предел. И её мужеству тоже…

— Да что ты вообще знаешь об этой жизни? — орала на неё Ирка в их последнюю встречу.

Стоя под дождём у дома Воскресенского, она размахнулась бутылкой шампанского и швырнула в глухой кирпичный забор.

— Строишь из себя святую, непогрешимую, идеальную. И на всё то у неё есть ответы, и всё-то она знает: и как надо, и как не надо, а по сути, просто трусиха. Это ты трусиха, Самойлова, не я. Жалкая слабая трусиха, которой страшно смотреть правде в глаза.

Упавшие в зачатки весенней травы осколки нарядной бутылки. Сладкая клякса шампанского на кирпичах. Проливной дождь.

Аврора и не подумала, как это прозвучит, когда очередной раз отказалась со словами «Это вредно для ребёнка. Никогда не знаешь в какие отклонения может вылиться алкоголь», а Ирка приняла на свой счёт.

— Считаешь это потому, что я бухала, Андрей у меня такой? Считаешь, это я во всём виновата?

— Ир, я вовсе не тебя имела в виду, — пыталась успокоить её Аврора.

— Ну ты же меня отговаривала, но я тебя не слушала: шампанское с горла, в короткой юбке, к незнакомому мужику в машину. А тебя нельзя не слушать, ты же всегда всё правильно говоришь. И вот она я. Изнасилованная, с больным ребёнком, нищая, с жалкими корочками курсов вместо высшего образования, озлобленная, обиженная на всех и вся, живу в Хабаровске. И ты: врач, хирург, петербурженка, белая кость, голубая кровь, жена состоятельного человека, который с тебя пылинки сдувает. Задрала нос: не вернусь, не прощу. Да кто ты без него? Что ты?

Аврора молчала, глядя, как та размахивает руками. Каштановые волосы намокли, повисли сосульками и стали почти чёрными. Косметика поплыла, оставляя грязные разводы на лице. Куртка промокла насквозь — с подола капало.

— Пошли уже домой, — подняла над ней зонтик Аврора.

Ирка достала сигареты, но те отсырели. Зло скомкала пачку, швырнула:

— Пошли…

Тогда она Ирку простила. Как обычно прощала все её обидные слова, грубые выходки, вспышки гнева, как у раненой собаки, которая кусается от боли. Но как монетки в копилку, они годами падали, падали — и наполнили доверху.

Аврора вернулась в Петербург и больше Ирке не звонила и не писала. Да и та молчала.

Каждое слово подруги, брошенное в шутку, или всерьёз Аврора теперь вспоминала, обдумывала, осмысливала, выбирала, как колючки из волос, как занозы из-под кожи, по одной — какую вместе с волосами, какую с мясом. И разодрала всю душу в кровь.

— Да, наверное, ты права. — С мокрым шлепком упали в мусорное ведро бумажные полотенца, которыми Аврора вытирала лужу. Туда же с совка посыпались осколки кружки. — Без Романовского я никто. Это он помог мне выучиться, возил по миру, купал в тёплых морях, любви и свете своего величия, делал всё, чтобы моя жизнь была беззаботной, безмятежной, счастливой, наполненной лишь приятными хлопотами и даже от своих личных проблем оградил.

Это он привил мне вкус, научил разбираться в музыке, воспитал тягу к искусству. А я… Я лишь принимала как должное. Да, Ира, да, — хлопнула дверцей под мойкой Аврора, поставив на место ведро. Включила кран, скривилась — порезанный палец защипало. — Как должное. И уже ничего не ценила, разучилась. А когда ему понадобилась помощь, поддержка, прощение и понимание — человеку, который десять лет окружал меня заботой и любовью, я обиделась, психанула и гордо хлопнула дверью. Ну как же! Он мне изменил! Оскорбил! Предал! — она закрыла кран, взмахнула руками. — Хотя, по сути, он ведь просто нашёл способ не донимать меня сексом, которого мне было много, а ему мало. Нашёл давно. И это для меня всё изменилось, когда я узнала, не для него.

Аврора вернулась на диван. Подёргала столик. И как она сразу не обратила внимание, что похожая на большую каплю инь-ян столешница наклонена, а жуткая прорезиненая салфетка на ней лежала не ради красоты — чтобы чашки и пульты не соскальзывали. Но Аврора безвкусицу, конечно, устранила и за свой высокомерный снобизм немедленно поплатилась.

Пультов, кстати, было аж четыре: от сплит-системы, от телевизора, от устройства с коммерческими каналами и от камина. Она вернула салфетку на столик, разложила пульты по размеру. Последним положила тест на беременность.

С серьёзностью человека, страдающего обсессивно-компульсивным синдромом, включила камин, телевизор, музыкальный канал, также последовательно всё выключила и вытерла слёзы, что текли и текли.

— И да, можешь смеяться, Ира, — Аврора взяла в руки тест. — Я беременна.

Глава 50

Разговоры вслух с самой собой, а, ещё хуже, с воображаемой подругой, навязчивые утомительные действия, такие же навязчивые тревожные мысли — Аврора решила: она или близка к психическому расстройству, или уже помешалась.

Засмеялась. Потом сама себя оборвала:

— Не смешно.

Подумала, что похожа сейчас на героиню дурацкого ситкома с приклеенным закадровым смехом. Также сидит на потрёпанном диване, та же мизансцена: за спиной кухня-столовая, перед ней телевизор, рядом — тазик попкорна. По закону жанра сейчас она должна позвонить Романовскому и между делом сообщить, что он станет отцом.

Когда они последний раз виделись, Аврора бросила мужа в аэропорту.

Не специально. Просто не сказала, что уже купила билет. Они приехали вместе, но продажу билетов заканчивают за два часа до вылета, и Романовский на её рейс не попал.

Аврора обняла родителей на прощанье, помахала рукой из зоны таможенного досмотра.