доходили руки. Он снял кастрюлю с конфорки, перелил кашу в миску и принялся за еду, пережевывая кусочки колбасы, в то время как из репродуктора дышащего на ладан радиоприемника доносились последние известия: сообщалось о человеке, который лежал в искусственной коме в отделении интенсивной терапии после погони полиции за двумя преступниками, завершившейся аварией на автомагистрали в Брейдхольте. Корреспондент передавал, что двое мужчин находятся под стражей в статусе подозреваемых в соучастии в контрабанде наркотиков. Слушал он рассеянно – такие новости были в порядке вещей, так что в одно ухо влетали, а в другое вылетали.

Отнеся пустую миску в раковину, он сполоснул ее горячей водой, чтобы она была готова для использования в обед на следующий день. Затем он проделал ту же процедуру с ложкой. Окон в комнате не было, а по размеру она равнялась двум смежным тюремным камерам. Возле раковины находилась плита с двумя конфорками. В коридоре имелась общая ванная с туалетом и душем, а также кухня, где стояли холодильник, телевизор и еще одна плита, которой он, однако, почти не пользовался, предпочитая две конфорки у себя в комнате. У одной из продолговатых стен притулилась продавленная койка в компании стола и стула. Перед плитой располагался столик поменьше. Вся эта «роскошь» была включена в арендную плату. Его собственные пожитки – одежда да пара-тройка предметов личного пользования – хранились в стоящей на полу коробке.

На его этаже были расположены четыре комнаты под сдачу. В каждой из них проживал один человек, и все жильцы были ему под стать: одинокие как перст.

Между собой они контактов тоже особенно не поддерживали. Он жил здесь дольше остальных. Другие приходили и уходили: лица, что он видел в коридоре или в кухне, постоянно менялись. Бывали среди них и поляки в поисках работы, и туристы… А может, и не туристы: с соседями он едва ли когда перекидывался парой слов.

Из своей комнаты он раньше полудня и носа не казал: обедал, слушал последние известия по радио, потом одевался по сезону, выходил на улицу и неторопливым шагом направлялся в западную часть города. Заглядывал в супермаркет, чтобы купить еды на вечер, кофе и чистящие средства, без которых было совсем уж не обойтись: с тех пор, как резко поднялась арендная плата, денег у него было в обрез. Иногда он спускался в порт поглазеть на причаливающие и уже пришвартованные суда. Добрую часть своей жизни он провел в море и скучал по тем временам.

Возвращаясь к себе в комнату этим вечером, он обнаружил в кухне незнакомого человека примерно одного с ним возраста, который спросил, не он ли Эймюндюр. Сначала он не стал говорить ни да, ни нет, поскольку был не обязан сообщать это первому встречному. Потом, однако, он кивнул:

– Да, это я. А что?

Тот человек объяснил, что узнал, где он снимает жилье, поскольку разыскивал его, чтобы обсудить одно дело, если, конечно, он не против.

– Так как, говорите, вас зовут? – спросил Эймюндюр.

– Конрауд, – ответил тот. – Насколько я понимаю, году в шестидесятом вы жили на Скоулавёрдюхольте. Верно?

– А вам-то какое дело?..

Откровенная бестактность его гостя не смутила:

– Вы проживали в одном из ниссеновских бараков с вашим отцом и его сожительницей, которая, как я выяснил, являлась… хозяйкой дома, так скажем. У нее была дочь…

– Да, – кивнул Эймюндюр, продолжая движение вдоль коридора к своей комнате. – Однако у меня нет времени, да и рассказывать мне не о чем.

Конрауд поднялся и занял позицию на пороге кухни.

– Я хотел порасспросить вас о вашей сводной сестре.

Вместо ответа Эймюндюр извлек из кармана ключ, открыл комнату, вошел внутрь и затворил за собой дверь.

Конрауд остался стоять в коридоре в полном одиночестве, прикидывая, что ему предпринять. Теперь, когда он обнаружил этого человека, отступать ему не хотелось, поэтому он подошел к двери и постучал. Ответа не последовало, и, подергав за ручку, он убедился, что Эймюндюр заперся изнутри. Конрауд обернулся вглубь коридора посмотреть, не идет ли кто, а потом снова постучал, но уже настойчивее, при этом достаточно громко называя Эймюндюра по имени и повторяя, что ему требуется задать лишь несколько вопросов касательно его сводной сестры и происшествия на Тьёднине.

Он подождал еще пару минут, но в конце концов решил не упорствовать – все-таки выламывать дверь и принуждать того человека к беседе он не имел никакого права. Придется набраться терпения, зайти в другой раз и уповать на то, что Эймюндюр будет погостеприимнее.

Конрауд направился вдоль коридора и, уже приближаясь к выходу, заметил, как одна из дверей приоткрылась, а в ее просвете возникло лицо женщины, которой на вид было лет пятьдесят. Она поинтересовалась у Конрауда, зачем он шумит. Тот попросил прощения и сказал, что не хотел ее побеспокоить.

– Вы стучались к Эймюндюру? – спросила она, все еще стоя за дверью, – Конрауд видел ее лицо лишь наполовину.

– Да, но это несрочно. Прошу прощения еще раз. – Конрауд снова двинулся к выходу, окончательно смирившись с мыслью, что пришел зря.

– Вы что-то говорили о происшествии на Тьёднине? – задала она очередной вопрос. – Что за происшествие?

– Да неважно, – ответил Конрауд, слегка удивившись ее настойчивости. – По крайней мере к вам это не имеет отношения.

– А что за сводная сестра?

У Конрауда промелькнула мысль, что толщина стен в этом доме, должно быть, прямо пропорциональна любопытству его жильцов.

– Всего доброго, – только и ответил он.

– Он ведь тот еще подонок, – зашептала женщина. – Он мне угрожал. Нельзя ли его отсюда как-нибудь выселить?

В этот момент дверь в комнату Эймюндюра открылась, и тот вышел на порог, молча глядя на Конрауда и свою соседку. Последняя моментально исчезла за дверью.

– Что вы ей говорили? – спросил Эймюндюр.

– Да ничего, – пожал плечами Конрауд.

– Мне не нравится, когда обо мне говорят за глаза.

– Я этого и не делал, – возразил Конрауд. – Я как раз и пришел, чтобы побеседовать с вами. Дольше нескольких минут я бы вас не потревожил.

– Ну так и не тревожьте, говорить мне с вами все равно не о чем.

Эймюндюр уже собирался захлопнуть дверь, но Конрауд сделал шаг в его сторону:

– Вы жили здесь, в Рейкьявике, когда Нанна утонула?

Эймюндюр нерешительно остановился на пороге, глядя на дверь, за которой скрылась его соседка.

– О чем вы?

– О вашей сводной сестре.

– О моей сводной сестре?

– Да.

Эймюндюр находился в явном замешательстве, но в конце концов кивком пригласил Конрауда следовать за ним в его комнату. Когда тот затворил за собой дверь, Эймюндюр жестом