35

В тот момент, когда Конрауд поспешно заходил в кафе, чтобы спрятаться от дождя, зазвонил его мобильник. С ним пыталась связаться бабушка Данни. Немного поколебавшись, Конрауд отклонил звонок и сразу же укорил себя за бестактность: он устранился от расследования и не представлял, чем может помочь несчастным пожилым людям, но в то же время испытывал к ним жалость, понимая, в каком отчаянии они находятся из-за смерти внучки. Само по себе это уже являлось трагедией, но в их случае эта трагедия была и того ужаснее, поскольку им вновь приходилось переживать те же чувства, что и когда в ДТП погибла их дочь – мать Данни.

Когда они прощались с Эйглоу возле мэрии, дождь лил как из ведра. Конрауд пока не решил для себя, насколько серьезно относиться к тому, что она ему рассказала. С другой стороны, Эйглоу ни на что особо и не претендовала – она лишь откровенно поделилась с ним тем, что ей пришлось пережить, и уже само это было поводом для уважения. Конрауд считал ее честным человеком и ни на секунду не сомневался, что она говорит правду. Несколько минут они просидели в тишине, глядя на Тьёднин за стеклянной стеной мэрии, пока Эйглоу не сказала, что ей пора.

– Благодарю тебя за искренность, – обратился к ней Конрауд. – Полагаю, что делиться с кем-либо подобными вещами тебе нелегко.

– Действительно, я держала их в себе долгие годы. Если не считать Маульфридюр и еще пары человек, об этой истории больше никто не знает. Я не заговаривала о ней даже с родственниками несчастного Эбби, и отец поддержал мое решение. Я тогда еще не сильно разбиралась в этой материи, да и не считала разумным обсуждать подробности с теми, кто имел непосредственное отношение к мальчику. Даже если бы они мне поверили, смягчить их боли я бы не смогла, как и изменить случившегося. – Взгляд Эйглоу был сосредоточен на струях дождя, сбегавших по стеклу. – Ведь видения самого происшествия у меня не было… И я никак не смогла бы его предотвратить.

– Конечно же не смогла бы.

– Я была всего лишь ребенком. Я была не в состоянии… не могла понять, что к чему.

– Понимаю тебя, – поддержал ее Конрауд. В словах Эйглоу он уловил нотку сожаления. Тогда он спросил: – А на следующий год, значит, утонула Нанна, так?

– Я их не хотела, этих моих способностей. Мне они были не нужны. Может, теперь ты меня поймешь. Я не пыталась разобраться в случившемся – я даже не знала, кто она – эта девочка, – пока ты мне не позвонил и не рассказал о происшествии на Тьёднине.

– Ну да… Не сомневаюсь, что оказаться в подобной ситуации, будучи совсем юной, очень неприятно.

– Я не претендую на то, чтобы ты поверил во все это, – продолжила Эйглоу. – Но раз уж я перестала проводить спиритические сеансы, значит, у меня были на то веские причины. Приятного тут и правда мало – наоборот, видения приносят одни лишь терзания. Я бы с удовольствием обошлась без них.

Конрауд задержался на пороге, чтобы стряхнуть дождевые капли с куртки, когда увидел, как из-за одного из столиков поднялся Паульми и жестом пригласил его присесть рядом. Они договорились о встрече в этом кафе в центре города, куда Конрауд второпях направился под проливным дождем сразу после беседы с Эйглоу. Звонок Паульми в то утро оказался полной неожиданностью: он предложил Конрауду увидеться, чтобы вновь обсудить ту тему, на которую они говорили несколькими днями раньше. Конрауд даже не предполагал, что Паульми интересен случай с Нанной, ведь изначально поводом для их общения были подробности гибели отца, о которых он хотел порасспросить бывшего полицейского. И вот теперь тот назначил ему встречу, чтобы возобновить разговор об утонувшей в озере девочке.

Они поприветствовали друг друга рукопожатием, и Паульми начал с того, что очень редко выбирается из Кеблавика в столицу, а особенно в такую непогоду. Потом он спросил:

– Ты поговорил с дочерью Никюлауса? Удалось что-то узнать у нее о той девочке?

– Честно говоря, немного.

– А что насчет Арноура?

– Я и с ним пообщался – интересный вышел разговор. Никюлаус был далеко не ангелом. Его дочь довольно откровенно рассказала о том, что он пил, поднимал руку на своих домашних и, мягко говоря, домогался женщин. Вы знали, что в полиции у него было прозвище святой Николай?

– Вообще-то да, но в прошлый раз я предпочел этого не касаться, поскольку мне не нравится плохо отзываться о людях. Я Никюлауса мало знал, но вполне достаточно, чтобы понимать, что лучше держаться от него подальше. Полицейский из него был никудышный. Был в нем какой-то изъян – внутренний демон, не дававший ему покоя. Вот сижу я, размышляю о расследовании, что он проводил под занавес своей карьеры в полиции, – я имею в виду происшествие с девочкой – и чувствую, что у меня душа не на месте. Тогда я все-таки попросил одну свою знакомую порыться в медицинских архивах клиники Фоссвогюра и обратить особое внимание на протоколы вскрытия. Я пересказал ей историю об утонувшей девочке, и мне удалось пробудить ее любопытство.

– Но чтобы просматривать те архивы, разве не требуется особое разрешение?

– Требуется, но моя знакомая – врач. То есть сейчас она на пенсии, но у нее сохранились кое-какие связи. Она что-то там придумала, чтобы изучить документы без посторонних глаз, и в результате выяснила, что вскрытие все же проводилось, – обычная практика в таких случаях. Скажу больше: было бы странно, если бы его не провели.

Снова ожил мобильник Конрауда – до него в очередной раз пыталась дозвониться бабушка Данни. Ей явно не терпелось с ними побеседовать. Конрауд отклонил и этот вызов и извинился перед Паульми за то, что ему пришлось отвлечься, одновременно почувствовав укол совести за непринятый звонок.

– Ну, в общем, исследовав архивы, она узнала, что в те годы вскрытие почти всегда проводил инфекционист по имени Антон Хейльман, который выполнял также и функции судебного врача. Было там еще два или три патологоанатома, но моя знакомая убеждена, что вскрытие девочки проводил именно Хейльман. Ей не удалось выяснить, кто дежурил в смену, указанную в журнале учета, а подпись на соответствующей строке очень уж заковыристая, однако ей показалось, что инициалы все-таки А и Х, поэтому есть большая вероятность того, что речь идет об том самом Антоне Хейльмане.

– А заключения она не нашла?

– Увы,