Марка прочитала книгу раз, другой. Нюша Власова сделалась для нее родной сестрой, давным-давно знакомой и близкой; горести Нюши стали ее собственными, Маркиными, и Марка летела на крыльях радости вслед за успехами Нюши.

Прочитав книгу во второй раз, Марка записала в разлинованную тетрадку такие мысли Нюши Власовой:

«Я тоже буду работать замечательно! Хочу, чтобы меня уважали, чтобы узнали о Нюше Власовой, девушке из далекого совхоза. Живет, мол, некая Нюша, тоже строит коммунизм, и не хуже других… Я этого добьюсь! Не обижена ни разумом, ни силой, не смотрите на меня как на последнюю. Я этого добьюсь».

Марка некоторое время горделиво рассматривала свою первую запись. Потом энергично подчеркнула все и написала крупным, полудетским почерком: «Добьюсь того же, чего добилась Нюша Власова. Написано 20 июня 1952 года». Но тут же на нее напали сомнения: «Что я? Нюша была отважная, смелая… И сколько она знала! Могу ли я с ней равняться?»

Но волю, до тех пор сдерживаемую, а теперь пробужденную, уже нельзя было сломить. «Я хочу! Хочу! Разве Нюша тоже не была вначале простой, ничем не примечательной дояркой, как и я? Разве я уже сейчас работаю не больше и не лучше других? Да я и не боюсь работы! Я добьюсь своего!»

С этого времени жизнь Марки пошла по-другому, она обрела цель, ясную и доступную. К словам, записанным в разлинованную тетрадь, Марка относилась серьезно, как и ко всему в жизни. Она вся отдалась работе, ухаживала теперь за коровами уже не из чувства благодарности за избавление от прежней горькой жизни, а с ясным намерением добиться самых лучших результатов.

Марка никому, даже старому Шалвии, не сказала о задуманном — настолько огромным казалось ей то, что она хотела сделать. Она боялась, что ее, незаметную девушку, которую все еще не считали ровней, подымут на смех, а страшнее этого для нее ничего не было — она не перенесла бы насмешки над своей мечтой. Но старый Шалвия, конечно, скоро заметил, что Марка берет специальные книги из его маленькой домашней библиотечки и тайком от него готовит корм для коров. Он ничего не сказал, только улыбнулся себе в усы и помаленьку, будто случайно, продолжал давать ей советы о том, что сам знал. Он сам увлекся этой игрой, отдельно записывая удой коров, за которыми ходила Марка, и напряженно ожидая, что из всего этого получится.

В течение июня и июля у лучшей Маркиной коровы Малины удой поднялся с одиннадцати литров до тринадцати. На тринадцати литрах корова остановилась, и дальше увеличить удой не удавалось…

Такова была недолгая биография Марки по прозвищу Найденыш до сегодняшнего, столь памятного для нее воскресенья.

Сейчас она сидит у окошка с геранями. Издалека доносятся замирающие переливы гармоники.

И Марка плачет, потому что впервые в ее сердце вкралась надежда на любовь и тут же была ранена…

3

На другой день жизнь опять пошла заведенным порядком. С раннего утра и до вечера Марка хлопотала, и ей некогда было раздумывать над тем, что произошло вчера; только глаза у нее были грустные, безнадежные. Она заметила, что Гана — тоже доярка — едва разговаривает с ней, но Марка об этом не очень жалела. У нее никогда не было подруг, и, хотя Гана подружилась с ней, Марка всегда чувствовала, что эта дружба недолговечна, что ее, Марку-Найденыша, не может полюбить по-настоящему ни одна подруга. И теперь, после вчерашнего, Марка еще упрекала себя за то, что сунулась, куда не следовало. Она твердо решила предоставить другим радость и счастье любви. («Невелико счастье!» — презрительно думала она, а сердце ее при этом болело, сжималось.) Ее удел — вещи посерьезнее: работа, успех. Наверно, на свете должны быть и такие люди, которым не суждено познать радости любви, и она, Марка, некрасивая сирота, относится к ним.

Но разве Пало не сказал ей вчера, что она красивая?

Напрасно старалась Марка отогнать надежду — она никак не оставляла ее, и, когда девушка, прикрыв глаза, на мгновение давала волю мечте, всю ее охватывало предчувствие далекого, но возможного счастья. Раздираемая этими неясными, противоречивыми чувствами, металась Марка до самого вечера. Когда она доила Малину, в коровник, словно невзначай, заглянул старый Шалвия.

Он заговорщически подмигнул ей:

— Не поддается?

Марка кончила доить, бессильно опустила руки.

— Не поддается… Не приведи бог.

Старый Шалвия задумчиво сдвинул на затылок засаленную шапку.

— Так… так…

И вздохнул.

— Тут, дочка, нашего ума мало. Тут нужен другой разум, поученей нашего. Вон в газетах пишут об удоях — волосы дыбом встают, сколько в других местах надаивают. А у нас — не дай бог…

— Что мне делать? Я все уже перепробовала… — устало вздохнула Марка.

Старый Шалвия присел на низкую скамеечку и задумчиво покачал головой.

— Так вот… в том-то и штука — что делать? Говорю тебе — своим умом мы не добьемся, ей-богу, нет. Для этого нужен не такой ум, как наш…

Марка отнесла надоенное молоко, старик дождался ее возвращения. У него все уже было продумано, решено, но, как старый мудрец-шутник, он не хотел выкладывать все сразу; он постепенно подводил Марку к намеченной цели, так, чтобы она думала, будто дошла до всего сама. Когда Марка вернулась, он даже не поднял головы.

— Надо бы поглядеть, как другие делают…

— Другие? — встрепенулась Марка.

Старик встал, сказал безразличным тоном:

— Да, надо бы. Говорят, курсы какие-то есть, на них как следует можно подучиться… И от нас приглашают, письмо прислали…

И пошел. Марка невольно последовала за ним.

— И… вы поедете?

Старый Шалвия остановился, шутливо насупил брови.

— Я? Куда мне! Ведь это курсы для доярок, да и разум у меня старый, в такую старую голову, пожалуй, не вобьешь новую премудрость.

Он насмешливо, вызывающе подмигнул, потом повернулся и пошел. Марка смотрела ему вслед, и в голове ее мелькнула дерзкая мысль.

А что, если она?.. Но Марка тут же отвергла эту идею, которая показалась ей чересчур смелой.

Старый Шалвия обернулся в дверях.

— Послушай-ка, дочка. Сейчас мне в голову пришло: а что, если бы ты?..

Марка испугалась.

— Я?! — ахнула она.

— Ей-богу, ты бы, например, могла…

— Да… как же я могу?!

— Ну… говорю тебе, можешь…

Марка, не сознавая, что делает, подбежала к старику, ухватила его за лацкан черного старомодного пиджака.

— Да кто же я такая?

Шалвия прикинулся рассерженным.

— Вот тебе на! Кто ты такая? Самая лучшая наша доярка, лучшая работница. Кто же еще?

Марка уже была убеждена в этом, но для виду