– Что вы имеете в виду? – удивленно спросила Хюльда.

– Это длинная история, – сказал Андрьес. – А может, и не такая длинная. Но я-то думал, что так никогда ее и не расскажу. Да я и не собирался, но, когда вы позвонили и сказали, что расследуете дело, которое, возможно, связано со смертью Катлы, я понял, что назад пути нет. Я обязан восстановить справедливость. И знаете, как бы то ни было, думаю, что сегодня ночью мне будет спать легче, чем последние десять лет.

– Расскажите мне, в чем дело, Андрьес…

Они стояли друг против друга, обдуваемые прохладным летним ветром, а у них над головой плыли тяжелые дождевые облака.

– Это Лидур во всем виноват. Вы ведь знаете его, верно?

– Ну да.

– Он попросил меня солгать.

– Он попросил вас солгать? – Хюльда не верила собственным ушам.

– Да. Сначала вежливо, а потом он перешел черту. Но я не собирался уступать, потому что знал, что добром это не кончится. Он хотел, чтобы я показал в суде, что в руках у Катлы был зажат свитер ее отца, когда я обнаружил труп. Свитер там действительно был, но он валялся на полу, и я совершенно уверен, что у нее в руках его не было. Ваш Лидур был амбициозным молодым человеком и, полагаю, стремился к тому, чтобы добиться обвинительного приговора не мытьем, так катаньем. Он был на сто процентов убежден в виновности Ветурлиди. А я доверился ему и тоже в это поверил. Когда Ветурлиди свел счеты с жизнью, он склонил меня к той мысли, что это лишь доказывает его вину и что от моих действий ровным счетом ничего не поменялось. Но разумеется, что-то поменялось – возможно, даже все. Я дал ложные показания. Я собирался все исправить – созвонился с Лидуром и хотел приехать в Рейкьявик, чтобы рассказать правду, но, прежде чем я успел это сделать, несчастный Ветурлиди лишил себя жизни. И я промолчал. А потом звоните вы, много лет спустя, и бередите старые раны… И тут уж молчать дальше я не мог.

– Зачем же вы солгали? Я просто не могу в это поверить, Андрьес. Почему вы поддались на уговоры Лидура?

– Из абсолютно эгоистичных соображений. Я не претендую на ваше понимание, но, может, вы хотя бы постараетесь меня понять… – Он выдержал паузу. – Случилось так, что я задолжал крупную сумму нелегальному кредитору. Помните о таких? Они буквально выжимали из людей последние соки. Так вот, моего кредитора арестовали, и он принялся трубить о том, что дал в долг мне, полицейскому из Вестфирдира. Каким-то образом об этом пронюхал Лидур и стал угрожать, что мое имя всплывет в прессе в связи с этим делом. Этого я допустить не мог… Я думал о чести моей семьи, о своей жене и детях… Вы должны меня понять.

Андрьес закрыл глаза, а потом устремил взгляд в небо, лишь бы не смотреть в лицо Хюльде.

– Я предал ту девушку. Я предал ее отца Ветурлиди. И если разобраться, я предал всех.

– В некоторой степени я понимаю, почему вы так поступили, – сказала Хюльда. – У меня самой была семья, так что я легко могу представить себя на вашем месте.

– Но Лидур на этом не остановился. Он намекнул, что позаботится о том, чтобы мое имя исчезло из материалов дела, так же как и мой долг. Не знаю, как у него это получилось, но с тех пор тот проклятый кредитор меня больше ни разу не побеспокоил. Мой поступок, разумеется, непростителен.

– Вы готовы написать официальное заявление, Андрьес? Если все действительно обстоит так, как вы говорите, вам не придется нести ответственность одному.

– Да, именно это я и хотел сделать. Я могу отвезти вас в Рейкьявик – это займет несколько часов, но все равно будет быстрее, чем если бы вы вернулись в Исафьордур и ждали следующего рейса. Я хочу поехать с вами и дать показания. Пришло время…

– А как же… – Хюльда заколебалась, но интуиция подсказывала, что она все-таки обязана задать этот вопрос: – А как же ваша семья? Как она воспримет ваше решение?

Андрьес снова посмотрел ей в глаза.

– Моя жена ушла от меня несколько лет назад. Думаю, что к концу нашей совместной жизни находиться рядом со мной было совсем невесело. Те события… тот случай все спутал в наших отношениях.

– А дети?

– Дети… Они теперь на десять лет старше. Взрослые люди. Надеюсь, они меня поймут. С внуками, конечно, хуже. Но другого выхода у меня нет – я хочу жить в согласии с самим собой.

Хюльде показалось, что Андрьес внезапно постарел на много лет прямо на ее глазах. Теперь перед ней стоял очень пожилой человек. В голове мелькнула мысль о ее собственном будущем – что с ней станет лет через двадцать? А через двадцать пять? Она по-прежнему будет одна, снедаемая угрызениями совести и тоской? Станет такой же, как этот несчастный человек?