Шрифт:
Закладка:
Я очень устала от этой говорильни, да еще на английском, и ждала понедельника, когда появится Леонид Келнер, чтобы сообщить ему о своем отказе, а пока (на выходные) полетела в Сан-Франциско навестить Анечку.
Полет был дальний, и мне дали в дорогу почитать документы по гранту. Как я потом узнала, это не был формальный конкурс, когда грант на заявленную тему дают лучшему из конкурирующих организаций. Это был так называемый unsolicited proposal, то есть буквально «незапрошенная заявка», которая показалось столь интересной, что Агентство решило выделить финансирование для выполнения предложенного проекта.
Читать было интересно и мне, задачи проекта выглядели вполне убедительно, но самым привлекательным был раздел о зарплатах сотрудников. Строго по песне «У меня такое впечатление, что ее устроила цена»: меня приятно кольнуло, что зарплата директора была втрое больше моей теперешней. Забегая вперед, я ее считала достаточно высокой, чтобы никогда не поднимать вопрос о ее коррекции за время выполнения программы.
Возможность получения виз без унизительных общений с консулами Посольства США, создававших у меня тягостное чувство, будто я украла у них «ножки Буша», благородная миссия, огромная, как мне казалась, зарплата, плюс я продолжаю работу в Чермете – я дала согласие.
Прямо из Лёниного кабинета я дала первое интервью «Голосу Америки», рассказав про цели и возможности программы и указав телефон моего кабинета в ЦНИИчермете. У меня не было никакого представления, кто в 1994-м слушал «Вражьи голоса», но в течение недели по приезде позвонило несколько человек, из которых двое были авторами очень интересных и далее опекаемых нами проектов.
Нужны были эксперты, способные оценить (и отобрать для предварительной экспертизы) реализуемые проекты и их способность к росту. Решено было для начала иметь их четыре – пять, чтобы помогать и с бизнес-планами. Сашу Трубицина знал Леонид, я привлекла Таню Ляхович, которая потеряла работу, но была очень хорошим инженером в области электроники и вакуумной техники, уговорила перейти со мной Сашу Петруненкова, позже обоих Ефимовых.
И опять началось обычное: поиски помещений, срочный ремонт, оборудование компьютерами и т. п.
В соответствии со сметой гранта предполагались две автомашины и соответственно два шофера. Подход был тот же: у Любы Пантелеевой (сотрудницы моей черметовской лаборатории) муж работал в такси и в новых условиях жизни все труднее ладил с этими условиями. Второй был другом сына Оси Вертлиба, молодой геолог, для которого в те годы в России просто не было работы и который подрабатывал извозом.
Уже и не помню, как мы нашли (кто рекомендовал) главного сотрудника команды – Катю, но она вросла в свои функции секретаря с первой минуты.
Очень скоро к нам потянулись люди, и мы начали учиться на ходу, кому и как мы могли помочь.
Я еще продолжала быть душой и физически в ЦНИИчермете, но там все сворачивалось на глазах.
Я ухожу из ЦНИИчермета
Перестройка прошлась по институту грозным шквалом, шаг за шагом разрушая построенное и продуманное И. П. Бардиным. Приватизировали экспериментальный завод, который в течение короткого времени перестал обслуживать институты, и те лишились возможности выплавлять и обрабатывать предлагаемые составы сталей и сплавов. Зарплаты уже никто не гарантировал. В поисках денег для выживания здания и управленцев ввели тяжелым оброком оплату амортизации имеющегося оборудования.
Поскольку зарплата теперь определялась разностью между приходом по договорам и разными вычетами, где самый большой оброк определялся количеством оборудования, началась разрушительная эпопея списания и выбрасывания часто уникальных приборов, которыми заваливали коридоры наиболее оснащенных лабораторий.
Только отдельные стоики понимали, что без оборудования у них нет будущего, но отдел Центральных лабораторий с весьма ограниченным приходом в условиях сильно уменьшившихся заказов от институтов практически лишился аналитического оборудования и сжался в меньшие площади. Дополнительным источником прихода становились арендаторы опустевших комнат, в большинстве своем торговые компании.
Был довольно длительный период, в течение которого не только госбюджетное финансирование сократилось до нуля, но и сильно уменьшалась финансовая поддержка заводов, которые тоже оказались в тяжелом экономическом положении. Институт сжимался как шагреневая кожа.
Моя группа без колебаний поддерживала меня в сохранении площадей и оборудования. Однако становилось все труднее обеспечить финансирование лаборатории. Я моталась между ВАЗом и Липецком (они были впереди всех тогда по автомобильным сталям) с идеей взять нашу лабораторию на совместное финансирование. ВАЗ был готов обсуждать свою долю.
В это время с Инланд стил сообщили, что хотят начать прием наших сотрудников и предложили подумать, кто будем первым. После недолгих обсуждений выбор пал на Ольгу. Она давно хотела уехать из страны, плюс она была наилучшим представителем из тех, кто мог ехать. Олег тогда еще был в меньшей степени металловедом. Правда, она была сильна в немецком и не знала английского, но на конференции 1993-го читала свой доклад по-английски с хорошим произношением и вообще была способна к языкам.
Остро запомнилась наша с Ольгой поездка в Липецк летом 1995-го перед ее отъездом. Мы попали на прием к главному инженеру НЛМК Андрею Дмитриевичу Белянскому. Он хорошо меня знал и как участника многочисленных экспериментов, автора внедренных на НЛМК сталей и как члена научно-технического совета ВАЗ-НЛМК, в котором я была единственной женщиной.
Я ему рассказала о наших растущих трудностях, об идее долевого финансирования. Использовала ситуацию:
– Вы знаете эту девочку? В понедельник она уезжает на работу в США. Если мы не изменим ситуацию, то будут уезжать-уходить и другие. Кто будет работать с вами и ВАЗом?
– А сколько вам нужно?
Я назвала обоснованную половину необходимого, предполагая вторую половину от ВАЗа.
– Готовьте договор и идите к Рябову (начальнику техотдела).
Рябов знал меня еще лучше, подписывая наши рабочие планы, как и многочисленные совместные патентные заявки. Вскоре при изучении зарубежного патентного права я с удивлением узнала, что наличие в авторах лиц, не принимавших прямого участия в идее изобретения, делает патент оспоримым, то есть недействительным. У нас же «братская могила» авторов была формой благодарности сотрудникам завода за поддержку или не слишком большое сопротивление.
Тем не менее, Рябов, когда увидел цифру, резко возразил:
– Таких больших договоров у нас не было, подписать не могу.
Никакие слова о том, что этот договор является суммой договоров и фактически приобретает лабораторию в собственность завода, Рябова не убеждали.
