Теперь нужно постараться не засветить перед местными все наши медицинские ништяки, иначе потом нипочём не отмоешься от сомнительной и несовместимой с жизнью репутации колдунов.

Через полчаса:

– Слава богу, пневмонии нет, но на грани. Бронхит острый, переохлаждение сильное, истощение физическое, плюс болячки старые. Будем лечить.

Пока Ополь пугал меня диагнозами, я задумчиво теребил ус, прикидывая, как лучше организовать процесс:

– Значит так, сооружаем что-то наподобие шатра из жердей и запасного паруса с подстилкой из лапника и шкур. Пока я буду уговаривать Олега тормознуться хотя бы на сутки, ты бери в помощь Хакаса и Хоттабыча и действуй. И смотри в оба, чтобы все твои шприцы и ампулы ни одна собака не увидела.

Ярла я нашёл у костра. Рядом с ним притулились закутавшиеся в тёплые плащи Ингегерд и Инга. Похожие на озябших воробьёв женщины тихо беседовали, прижавшись друг к другу. Чуть в стороне в двух больших котлах слуги варили кулеш на всю дружину. Я специально зашёл именно с той стороны, чтобы обратить на себя внимание. Олег вопросительно поднял глаза. А я чуть склонил голову, тем самым прося прощения за беспокойство и заодно приветствуя всех:

– Ярл Олег, кормщику Хабору худо, лихоманка злая его одолела, лечить его надобно, иначе до утра не дотянет.

– Кто лечить то будет? В дружине нет лекарей, – озабоченно проговорил Олег.

– Есть лекарь, ярл Олег, то мой друг Ополь. Он вылечит, – и я сразу перешёл к делу. – Вели слугам ставить шатёр из парусины, кормщика отделить надобно, чтоб ни единый человек туда носа не казал, а то исцеления не случится. Надобно задержаться на день. Без кормщика Хабора дальше идти рискованно.

– Я не против, делайте, что требуется. Хабор нам нужен.

Я утвердительно кивнул, теперь всё зависело от Ополя и немного от богов. Вернувшись к нашему костру, я увидел, как смерды начали сооружать корявую, но надёжную конструкцию из жердей и двойного слоя парусины с толстой подложкой из елового лапника, покрытого медвежьей шкурой и несколькими тёплыми плащами. Внутри этой лесной амбулатории командовал Ополь.

Когда всё было готово, туда проводили ослабевшего кормщика. Сперва там было тихо, а потом начался сущий дурдом. Хакас и Хоттабыч с трудом удерживали извивающегося и отчаянно матерящегося кормщика, а наш лекарь всаживал ему то в задницу, то в руки разные растворы. Судя по раскрасневшимся потным физиономиям участников, битва больного с целителями шла нешуточная.

– А, что так сразу иголками то тыкать? – я сочувственно сморщился, слушая вопли бедного кормщика. – Может, надо было с таблеток начать?

– Пробовали. Он их выплёвывает, гад! Да, ещё и кусается. Температура под 40, а он дерётся, как берсерк. Вон двое еле удерживают, – кивнул Ополь на трясущуюся и ходящую ходуном палатку.

– Да, нескладно вышло. Ну, ну. Лечи, как знаешь. Лишь бы помогло. К завтрему то управишься?

– Ага, я ведь по совместительству господь бог. Сейчас дуну, плюну, трахну и тибидохну, и он здоровый побежит к себе на корму. Ты, право, как маленький, Бор, всё ещё в чудеса веришь. Сделаю всё, что в моих силах. Где-то читал, что в долекарственную эпоху у людей была отменная реакция на антибиотики, не то, что у нас с детства отравленных химией. Всё, Бор, не мешай. Утром приходи, – и он начал возиться с очередным препаратом.

Я поёжился от холода. Всё-таки русский север поздней осенью, это совсем не Киевщина, где нынче наверно ещё не все арбузы убрали. Окинув взглядом лагерь, я направился к костру, вокруг которого кучковались наши мужики.

Пока шёл мимо горящих тут и там костров, я вдруг остро почувствовал, что все роды и племена Руси вот также сидят особняком каждый у своего очага. Потому-то кто ни попадя их и били, и смердили, и обирали до нитки. Хватит! Пора сажать всех плечо к плечу вокруг общего большого костра. И пора начинать настраивать Олега на сосредоточение власти. В конце концов, он будущий князь или где? Однако перегибать палку раньше срока тоже не резон, ибо сказано, что всему своё время, когда швыряться камнями, а когда их собирать, чтобы было чем швыряться следующий раз. А посему в нынешней неразберихе начинать разговор о политике, по меньшей мере, неуместно, а по большей – бесполезно. Все последние кровавые события, изнурительное бегство по штормящей Ладоге, холод и неустроенность вытянули из нас немало сил. Все запредельно устали и отупели. Так что, наберёмся терпения и отложим дискуссию до лучших времён.

Ночь плотно укутала землю холодным покрывалом, лагерь затих и забылся сном. Кто-то заночевал на кораблях, кто-то пригрелся и клевал носом, сидя у костра, кто-то устроился на лапнике, сбившись в тесную кучу.

Утро встретило нас туманом, серым пеплом на остывающих углях костров, ясным небом и восходящим солнцем, что для начала ноября в этих местах слегка необычно. Ещё более необычным для этого тихого берега был загиб отборной ругани кормщика Хабора. Через четверть часа криков и воплей раздался треск палаточных конструкций, из покосившегося шалаша, как медведь из берлоги, вылез на карачках кормщик. Со стенаниями и угрозами он отчаянно отбрыкивался от удерживающего его Ополя:

– Вот же вражина клятый, всю задницу и руки истерзал, и теперь ни сесть, ни толком руками пошевелить. Ведь всего исколол, злодей, и всё побольнее ткнуть норовил. Наверно, ножом ковырял, а может и мечом, – громко причитал кормщик, опасливо ощупывая свой тощий зад. – Ой-ёй-ёй. Глянь-ка, он там ничего лишнего не отхватил? – Хабор подскочил к первому попавшемуся варягу, скинул до земли портки и исподнее и оттопырил филейную часть. Обе ягодицы пестрели синяками и пробоинами от инъекций.

– Ха-ха-ха! Га-га-га! – утреннюю тишину сотряс громкий взрыв хохота, со всех сторон посыпались ехидные советы и подначки. Ингегерд улыбнулась кончиками губ, а смех Инги зазвенел колокольчиком.

Оглядываясь на Ополя, кормщик, придерживая низко спущенные портки, посеменил шажками прочь, пытаясь улизнуть.

– Хабор, старый развратник, а ну-ка быстро оденься! – заорал Олег, едва сдерживаясь от смеха. – Ты что тут своими бубенцами трясёшь? Женщин бы постыдился.

– Слушаюсь, ярл, – кормщик, отдуваясь, подтянул спереди порты, – токмо милости прошу! Спаси ты меня от энтого демона. Он голодный, а понеже злой. Умучил ведь меня почти что до смерти. Всю ночь терзал, и ведь норовил в самые нежные места уколоть, злодей, – сварливо закончил дед, ощерив щербатый рот.

Теперь уже хохотали все поголовно. А я с благодарностью смотрел на совсем растерявшегося Ополя, стоящего со шприцом в руках. Я покачал головой, указывая ему на иновременное устройство. Ополь от неожиданности икнул и убрал руку за спину.

Я смеялся