Шрифт:
Закладка:
Закутавшись в плащ, он сидел на носу судна и глядел на ночную воду.
– Дозволь сказать, ярл Олег, – негромко обратился я, чтобы не вспугнуть мысли задумавшегося человека.
– Садись рядом, Бор, – он махнул рукой, указывая на гребную банку, – всё, что изречёшь, всё приму, ибо ты опять оказался во всём прав.
– Я мыслю, что сегодня и завтра уходить нельзя, ибо сейчас уже поздно, а завтра нас станут ловить. Тут надёжное укрытие, можно пересидеть. А ещё я хочу сходить ночью в город, разузнать, что там творится и что стало с ярлом Скули.
– Неужто он жив? – в глазах Олега вспыхнула надежда и тут же угасла. – Этот пёс Хальвдан нипочём не упустит свою жертву. Даже, ежели Скули жив, его не спасти.
– А, вдруг мне удастся? – Я почему-то сам поверил в невозможное. – Почему не попробовать? Ватага привлечёт внимание, поэтому пойду один.
– Иди, Бор, и возвращайся. Ты мне нужен. Ты нужен Ингегерд. Ты нужен дружине.
Я кивнул и направился к своим мужикам, чтобы обсудить предстоящую ночную вылазку. Главным образом, требовалось разведать обстановку и разузнать намерения нурманов. Что касается спасения Скули, то, сказать по правде, особых надежд я не питал. Нурманы умеют изощрённо пытать, и, если Скули не выдержит и проговорится про наше укрытие, тогда придётся срочно удирать во все лопатки. Оставалась небольшая надежда на то, что сейчас пьяным и обожравшимся нурманам не до допросов и серьёзных разбирательств.
В полночь я подобрался к городской стене и пролез через проход, немного опасаясь, что нурманы завалили вход, или устроили ловушку. Но нет, пробка из разного хлама подалась, и я оказался в захваченном городе. Совсем разомлевшие от победы и браги нурманы оставили проход без присмотра, толи, считая, что среди бежавших нет придурков, желающих вернуться в ад, толи не обратив внимания на кучу мусора у стены.
В захваченном городе среди безобразной разрухи повсюду валялись тела защитников и горожан, потрескивая головнями, догорал пожар в пригороде. В соседнем доме скрипели и стучали на ветру ставни. Городскую площадь освещали костры и факелы, повсюду пьянствовали и обжирались нурманы. В распахнутых воротах сновали какие-то фигуры. Я протиснулся в проулке между домами и затаился. Лёжа в тени какого-то амбара, я уже хотел пробраться к терему со стороны пристроек, когда на крыльцо вывалилась толпа пьяных нурманов во главе с Хальвданом, на голове которого белела повязка. Они за волосы выволокли почти голого избитого человека. В свете десятка факелов я признал Скули.
– Слушайте викинги, могучие пахари моря. Этот пёс убил моего отца конунга Эстейна, и завтра на пристани между водой и огнём его принесут в жертву великому Одину. Да воспрянет кровавый орёл.
Я похолодел, поскольку знал, что «кровавый орёл» – жуткая ритуальная казнь викингов. И ничего нельзя сделать, Скули был полностью во власти этих маньяков. Скрываясь среди теней, я бесшумно задворками скользнул в сторону стены, прокрался к проходу, изнутри его плотно завалил и выбрался наружу. Рискуя сломать голову в темноте, я бросился бегом к нашему укрытию. На подходе я столкнулся со стоящими на страже Ромео и Ставром:
– Как сходил?
– Завтра казнят Скули. Страшно казнят, очень страшно, – меня буквально трясло от одной мысли от предстоящей казни.
– Да, что с тобой, Бор? Ты сам не свой, – и Ставр проводил меня по тропке вниз к воде. Я шёл и не знал, как сказать о казни Олегу, а главное, Ингегерд.
– Подойди, Бор, – позвала из темноты Ингегерд, я узнал её по голосу. Она сидела на бревне под одним плащом с Ингой, рядом чуть виднелось лицо Олега. Ингегерд тихо спросила:
– Он мёртв?
– Намного хуже, госпожа Ингегерд. Намного хуже.
– Значит, он ещё жив.
– Пока жив. Завтра его казнят. Красный орёл.
Ингегерд схватилась рукой за лицо, закрывая рот, чтобы сдержать крик ужаса. Олег резко встал и тут же сел, сжав голову руками. Инга заплакала.
– Завтра утром на пристани, – я, наконец, выдавил из себя все слова, и пустота в голове сравнялась пустотой в сердце.
– Я хочу это видеть, – вдруг сказала Ингегерд, – и рассказать потом сыну, как погиб его отец.
– Это очень опасно, – начал было Олег.
– Я знаю, но хочу это видеть. Такова моя воля.
После бредовой ночи, утром следующего дня мы с Ополем отцепили от снеки лодку и вчетвером с Олегом и Ингегерд тихо поплыли вдоль берега, мимо огромных прибрежных валунов. Высадившись под обрывом, мы прокрались через каменный завал и, скрываясь за глыбами гранита, залегли в полста метров от пристани.
А там уже вовсю шла подготовка к казни. Недалеко от причального настила сложили два костра. Между ними поставили большой чурбак и рядом с ним с двух сторон два здоровяка вколотили толстые колья и привязали к ним верёвки. Потом три лысых нурмана с раскрашенными чёрной и белой красками лицами, по виду жрецы-годи обвели чурбак тремя круговыми бороздами. Запалив костры, они замерли возле них.
Со стороны города появилась процессия. Впереди выступал лохмач с раскрашенной в синий цвет мордой и в длинном сером балахоне. Он нёс перед собой чашу. За ним шёл Хальвдан и потом двое нурманов вели обнажённого Скули. Он шёл на заплетающихся ногах, видать вчера его крепко отделали. За ними двигалась огромная нурманская толпа в пятьсот голов, а может и больше.
Добравшись до места, оба палача растянули руки Скули и привязали к кольям так, чтобы он лежал грудью на чурбаке и не мог распрямиться. Синий лохмач, заунывно выкрикивая заклинания, засыпал три круговые борозды пеплом, солью и полил кровью из чаши, которую принёс с собой. Потом он что-то громко прокричал, и из долетевших до нас слов я понял только одно: «Один!». Проведя по спине Скули зажжённым факелом, лохмач отошёл в сторону.
Мы с Ополем едва за обе руки удержали Олега, рванувшегося к месту казни. Между тем Хальвдан разделся по пояс и взял в руки нож и топорик. И дальше началась настоящая жуть. Он двумя медленными движениями ножом прорезал мышцы на спине жертвы вдоль позвоночника. Потом топориком начал отрубать рёбра от позвонков одно за другим снизу-вверх. Даже сюда доносился хруст костей и стоны
