целовались, оставались разговоры, взгляды, случайные прикосновения – и для меня это стало целым миром. Огромным, прекрасным, душистым и солнечным – как луг, поросший фиалками. Я вдруг обнаружила, что у сэра Мюфла чудесное чувство юмора и приятная улыбка. Как сразу меняешься к человеку, который спас тебе жизнь… И который поцеловал тебе руку с такой нежностью и признательностью, что хотелось запеть во весь голос и прыгнуть через голову.

Конечно, помолвку с Эдвардом Дофо никто не отменял, и день свадьбы становился всё ближе, но я старалась не думать об этом. К тому же, пока у меня были дела поважнее, чем думать о любви. Началась стрижка овец, закончили достраивать мост, и отара вот-вот должна была отправиться в Фиалковую низину на выпас. А там требовалось построить загоны, прокопать оросительные ручьи… да и хозяйственные работы в замке никто не отменял. Я старалась успеть всюду – там приглядеть, там подсказать, там сделать самой, и вечером, падая в холодную постель, вспоминала, что ещё не решено дело с жалобой Рубертунов. Но судья молчал, а я не хотела его беспокоить – трусливо надеялась, что у Рубертунов сработает здравый смысл, и они отзовут жалобу.

Записка от судьи пришла в тот день, когда Бертиль сняла сэру Мюфла швы, и он, что-то довольно проворчав, торжественно отсчитал десять серебряных монет, вручив их знахарке, которая усмехалась углом рта, глядя насмешливо, но деньги взяла.

Арна прибежала, запыхавшаяся, и вручила мне письмо. Я дрожащими руками разорвала конверт, и с облегчением перевела дух – господин Диплок сообщал, что дело по жалобе улажено, Рубертуны не имеют к сэру Морису Мюфла претензий, да к тому же возвращают мне всю сумму штрафа, которую я выплатила в их пользу.

Это было невероятно, но я не стала задумываться о причинах, которые подтолкнули Рубертунов на такой шаг. Будем считать, что у них совесть проснулась.

Совесть!.. У Рубертунов!..

Я засмеялась, а потом спрятала лицо в ладони, потому что вдруг застеснялась своей радости.

– Леди, – отвлекла меня Арна, – там приехал господин Эдвард…

Эдвард?..

Вот уж кого я сейчас хотела видеть меньше всего.

– Что ему нужно? – спросила я, уже придумывая причины, по которым можно было отказаться от встречи с женихом.

– Не сказал, – Арна покачала головой. – Но вид такой… Лучше бы вы к нему вышли, леди.

– Придётся, наверное, – вздохнула я и отправилась встречать нежданного гостя.

Эдвард стоял во дворе, у колодца, держа в поводу пегую кобылку, и всем своим видом показывал, как он недоволен, зол и, вообще, расстроен. Увидев меня, он трагически нахмурился, и не сделал ни шага навстречу – предпочёл ждать, когда я подойду.

– Здравствуй, – поздоровалась я почти равнодушно. – Арна сказала, ты хотел меня видеть?

– Хочу поговорить, – сказал он с вызовом.

– Слушаю, – я пожала плечами, не понимая такого тона.

– У нас свадьба через пять дней, – Эдвард говорил так, будто только что похоронил любимую собачку, – а ты даже не пришла в церковь, чтобы начать поститься и готовиться к исповеди.

Исповедь…

Я невольно потупилась, потому что не представляла, как расскажу о том, в чём грешна, священнику. Который, между прочим, приходился родным дядей моему жениху.

– Сейчас у меня нет для этого времени, – попыталась я объяснить. – Исповедь, пост… Это же всё формальности, Эдвард.

– Наша свадьба для тебя – формальности? – он подскочил, как ужаленный.

– Ну о чём ты говоришь… – начала я, но он меня перебил.

– Нет, это ты о чём говоришь, Гутун? Сначала ты перестанешь поститься, потом будешь пропускать исповеди, а потом и вовсе перестанешь жить по законам добродетели.

– Очень рада, что ты так беспокоишься о моей душе, – сказала я ледяным тоном, но Эдвард не обратил на это внимания.

– Конечно, беспокоюсь! – возмущённо сказал он. – Ты ведь моя будущая жена! А моя жена должна быть честной, благочестивой женщиной, а не блудницей вавилонской.

– Так я уже блудница вавилонская? – процедила я сквозь зубы, но Эдвард так увлёкся, что и этого не заметил.

А может, заметил, но не придал значения.

– Нет, разумеется, – ответил он пылко, – но у меня волосы встали дыбом, когда я услышал, что болтают в городе!

– И что же болтают?

– Что эти гады Рубертуны поймали тебя и сорвали платье, и что ты убегала от них голая! – он даже покраснел и затрясся – наверное, так был впечатлён самой мыслью, что я где-то бегала голая.

– Кто такое сказал? – спросила я, стараясь держать себя в руках, хотя услышав такое, хотела крикнуть: а ты зачем пересказываешь мне эту болтовню?!

– Рубертуны! – с отвращением сказал Эдвард. – И ладно бы они просто болтали – кто бы им поверил? Но после того как твой опекун устроил у них дома побоище – сразу стало ясно, что тут нечисто.

– Сразу стало ясно, что я бегала перед ними голая?

– Сплетникам только дай повод, чтобы зацепиться языком, – отрезал Эдвард, но потом великодушно смягчился: – Но я тебя ни в чём не виню.

– Вот как? Огромное спасибо, – я скрестила на груди руки, словно отгородившись от жениха.

Какой же он противный, если присмотреться. Ладно – толстый и рыхлый, но и лицо у него противное… Блестит, как намасленная лепёшка. Кажется – ткни пальцем, и палец провалится, как в тесто.

– Ты не виновата в том, что Рубертуны напали на тебя, – продолжал Эдвард, – но ты виновата, что связалась с разбойником.

– Прости, с кем? – я приподняла брови, но Эдвард опять не понял или не пожелал понимать моего тона.

– С этим варваром, которого прислал твой отец! – тут уже Эдварда понесло без остановки. – Надо было в первый же день гнать его прочь! Я сразу понял, что от рыцаря в нём – только имя. А на деле он разбойник ещё почище Рубертунов! Дикарь и невежда – вот кто он. И то, что он отомстил Рубертунам без суда и следствия – из-за этого ещё больше сплетен. Ты знаешь, что меня уже спрашивают, не растут ли у меня рога? Нет, Гутун, больше я не позволю, чтобы ты жила с ним под одной крышей. Я требую…

– Этот дикарь и невежда – единственный, кто меня защитил. Почему этого не сделал