Аптекарский приказ, оформившийся вскоре в институцию, ответственную за добрую магию, безопасное в духовном смысле врачевание телесных недугов. Как бы то ни было, но правитель был причастен к большинству внешнеполитических мероприятий тех лет, в том числе найму аптекарей, лекарей, докторов.

В 1591 г., когда погиб царевич Дмитрий, дипломаты продолжали искать докторов в Европе. Так, в наказе отправлявшимся в Польшу послам 15 апреля 1591 г. медикам-экспатам обещаны поместья, вотчины, денежное довольствие и свободный путь обратно из России. Они приезжали часто уже при Иване Грозном, потом при Федоре Ивановиче, а при Годунове оформились чуть ли не в целую коллегию.

Мартин Бер, прослуживший более 12 лет пастором в московской лютеранской общине, утверждал потом, что в 1600 г. на царской службе находилось только немцев-докторов: Давид Васмер, Генрих Шредер из Любека, Иоанн Гилькен из Риги, Каспар Фидлер из Кенигсберга и еще студент медицины Эразм Бенский из Праги. Также по настоянию Годунова английский посланник уступил ему тогда собственного медика Христофора Рейтлингера из Баварии, «врача весьма искусного, знавшего разные языки». Кроме того, из Германии были приглашены еще несколько аптекарей. Эти данные подтверждает участник датского посольства осенью 1602 г[248]. Скорее всего, как считает М. Б. Мирский, в Аптекарском приказе тогда состояли на службе более десяти иностранных медиков[249].

Иноземные доктора обслуживали только царя и тех, кого он разрешил, – семью, ближайших бояр. Никакой общей практики у них не было. Они получали огромное по тем временам денежное содержание – до 1000 руб. в год, не считая прочих пожалований, пропитания, одежды и подарков. А если работали на стороне – по поручению Бориса, как в случае с внезапно захворавшим датским принцем Иоганном, то их услуги оплачивались отдельно. «Они были в такой чести, – писал Мартин Бер, – что сами казались князьями и боярами». Кроме того, «государь нередко рассуждал с ними о важных предметах, особенно делах религии, и просил их не забывать в молитвах о благе души его»[250]. Годунов интересовался открытиями в духовной сфере – надо полагать, что в общении с докторами-протестантами его интересовало именно это, а не специфика доктрины Кальвина или критика Меланхтона.

Все доктора, поступавшие на службу в Москву, были в заметной степени знатоками алхимии, в обязательном порядке астрологами, а иногда чародеями. Многие отметились соответствующими публикациями. Как, например, Марк Ридли (1560–1624), уроженец и выпускник Кембриджа, служивший в России в 1594–1598 гг. и составивший первый русско-английский словарь. Вернувшись на родину, он получил известность в качестве знатока герметизма и натурфилософии, а также отметился двумя книгами о магнетизме. Годунов вел с ним беседы на академические темы и очень ценил, о чем специально потом писал королеве Елизавете[251]. Также Тимоти Виллис, чья карьера при царском дворе, однако, не задалась. По прибытии в страну в 1599 г. его подвергли экзамену, который он не прошел и был отослан обратно. О своем путешествии Виллис оставил записки, в которых, в частности, отметил, что выбор врачей в Московии в значительной степени зависел не от их медицинских навыков, а от их оккультных знаний. С этим он связывал высокие зарплаты выписанных из Германии докторов, которые «обладают большим искусством в некромантии и волшебствах»[252]. Сам Виллис слыл алхимиком и потом в Англии опубликовал об этом две книги[253]. Его записки подтверждают, что Годунова особенно увлекали духи потустороннего, умерших и демонов – некромантия.

До 1598 г., понятно, главным поводом для привлечения этих зарубежных «математиков» и «алкимистов» было здоровье царицы Ирины Федоровны, но тем дело не ограничивалось. Вопросы трансмутации – преображения одного вещества в другое путем сочетания материальных и духовных операций, нагревания, кипячения и молитвы – тогда были в моде. Главный результат, к которому все стремились, получить из дешевого металла (олова?) дорогой – золото. В нечестивых экспериментах участвовали лучшие умы. У некоторых, кажется, что-то получалось, у других – что-то иное, а третьи были шарлатанами. Выгода от успеха настолько манила, что в опытах допускались самые что ни на есть пограничные ситуации, привлечение злых духов и поклонение Сатане. Все это, конечно, было чем-то амбивалентным, призывом к некоему Высшему Разуму или даже инфернальной силе. Церковные ритуалы уже не устраивали – признавались устаревшими и неэффективными. Их модифицировали, дополняли, усложняли. Поиск ключа поглощал как простолюдинов, так и власть имущих, желавших поживиться на научном открытии. Увлечение было всеобщим. Участники обычно объясняли свои занятия попытками познать божественный замысел – натуру, природу. Они представляли дело богоугодным и в рамках христианской проповеди. Это касалось представителей всех конфессий, в том числе православных. Философский камень в конце XVI в. искали в России тоже.

* * *

«Пискаревский летописец» сообщает, что в 1596 г. в Твери объявились двое – мастер и ученик, которые могли перегонять («пропускать») серебро и золото. Их немедленно вызвали в Москву, но там опыт не удался. Что-то пошло не так с определением меры добавленных субстанций: зелья и водки. После нескольких попыток оба погибли от передозировки ртути: «Лета 7104-го явился некий человек во граде Твери: перепускаше руду золотую и серебряную. И известиша царю и великому князю Феодору Ивановичю всея Русии. И послаша по него, и приведоша его на Москву. И сташа плавити. Едино сотвори добро и что злато. И некоим смотрением божиим не дашеся ему такая мудрость. И царь государь положи на него опалу, чая в нем воровства некоего, и велеша его пытати без милости и ученика его. И рече бояром: «Некое де смотрение божие: много де пытаюся по-прежнему да не умею. Та же зелия кладу и водки да не имет разделение!» И в той муке и преставися оба, опишась ртути»[254].

В XVII в. Россия не сильно отставала от западноевропейских разработок в области алхимии – особенно в фармакопее[255]. За достижениями следили, специалистов выписывали. Интересно, что опалу на тверских алхимиков в 1596 г. наложили не за ересь или богоотступничество, а за воровство – мошенничество; не за духовное преступление, а за излишние претензии и неудачный опыт.

Контакты с бесплотными силами были нормой, если только ничего сатанинского, или хотя бы не очень или почти. Ведьмы, ведуньи – обычные члены общества, ремесленники в каком-то смысле. Их социальный статус невысок, они помечены в Судебнике 1589 г. сразу за потаскухами. За бесчестье им полагалась равная плата: «а блядям и ведуньям бесщестья две деньги по их промыслом»[256]. За ними следовали только тати, разбойники и поджигатели, которым компенсация бесчестья не предусматривалась.

В оглавлении пространной редакции Судебника 1589 г. «ведуньи» записаны как «ведьмы»: «блядем и видмам». В примечании эти термины приравнены: «ведьмы, или ведуньи – волшебницы, колдуньи, ворожеи, предсказательницы и т. д.»[257]. Для специалистов по диалогу с иными