следователям – о том, что ему Михаил Нагой приказал собрать всяких ножей и оружия, убить курицу, измазать все ее кровью и разложить по трупам погибших в ходе беспорядков, сваленным в крепостной ров. Шуйский со товарищи также допрашивали Русина о случившемся. Вообще, этой акции с кровью в сохранившихся бумагах уделено большое внимание, хотя ее причины остались до конца не понятны. Возможно, Нагие хотели отвести обвинения в мятеже и подкрепить вину убитых, оказавших сопротивление или перерезавших друг друга, но сделано это было слишком бесхитростно, а появление жертвенной курицы вообще могло указывать на колдовскую практику.

Как бы то ни было, но результаты расследования угличских событий первым делом доложили церковному собору и патриарху, то есть тем, кто судит духовные преступления. Они вынесли постановление по каждому из обвинений, а уже потом передали выводы царю: 1. Гибель царевича случилась «божьим судом»; 2. Главный организатор беспорядков и убийства дьяка – Михаил Нагой; 3. «Михаило Нагои держал у себя ведуна Ондрюшу Мочалова и иных многих ведунов».

Характерно, что после слушания материалов следствия и постановлений собора царь Федор с боярами приказал арестовать и доставить в Москву для дополнительных изысканий только двух человек: кормилицу Ирину Тучкову, свидетельницу последнего вздоха царевича, с мужем и ведуна Ондрюшу Мочалова. Для этого были направлены в Углич два отдельных пристава – один, Михаил Молчанов, за Тучковыми, а другой, Федор Жеребцов, за чародеем. Сохранилась память, выданная Ф. А. Жеребцову, первому известному нам в русской истории охотнику на колдунов:

«Память Федору Олексеевичю Жеребцову: ехати ему на Углеч к Федору к Мисюреву и быть с ним на Углече, покаместа сыщет Федор ведуна Ондрюшу Мочалова; а как Федор Мисюрев ведуна Ондрюшу сыщет, и Федору того ведуна, у Федора Мисюрева и у дияка у Первого Карпова, взяв, везти, сковав крепко и бережно, с великим береженьем, в ручных железех и в ножных, чтоб однолично с дороги не утек и дурна б над собою никоторого не учинил, а ехати с ним наспех, не мешкая».

Что случилось далее, нам не известно. Мочалова везли в кандалах. Надо полагать, судьба у него была незавидной. Через двадцать лет шведский лазутчик Петр Петрей записал, что после гибели Дмитрия угличских горожан настигли репрессии и некоторые были наказаны «утоплением»[233]. Возможно, эта достойная колдуна казнь была применена и к ведуну Ондрюше.

История получила продолжение только 13 лет спустя, когда до двора тогда уже царя Бориса Годунова дошли сведения, что где-то на Украине объявился чудом спасшийся царевич Дмитрий. И в первых же письмах московские власти отражают подход к самозванцу как к ведьмаку, чернокнижнику, некроманту. Летом 1604 г. патриарх Иов пишет послание, которое рассылают во все стороны – польскому королю, сенату, западнорусскому духовенству, «по городом на Украину к воеводам», в частности к киевскому воеводе князю К. К. Острожскому. Там говорится, что они приютили беглого монаха Гришку Отрепьева, «еретика» и «богоотступника», который «впал в ересь и в чернокнижное звездочество и в иные скверные дела, и призванье духов нечистых и отречение от Бога у него выняли»[234]. В сентябре 1604 г. в Литву был направлен посланник Постник Огарев, который должен был на сейме сообщить официальную позицию Москвы, что расстрига «як был в миру и до чернечства, отступил от Бога, впал в ересь и в чорнокнижье и призывание духов нечистых, и отреченья от Бога у него вынели»[235]. Аналогичные обвинения в отношении Отрепьева представлены в грамоте, отправленной в ноябре 1604 г. к императору Рудольфу – «чернокнижничество» и «вызывание злых духов». Якобы он «открыто совершал свои мошенничества и упражнялся в безбожном чернокнижии», а потом снял монашеские одежды и «по диавольскому навождению, стал вызывать нечистых духов и заниматься всяческой чертовщиной»[236].

Сатанинскими кознями сочли воскрешение царевича Годунов и его советники, включая патриарха Иова. Они вовсе не ставят вопрос о простом самозванстве – никаких подобий Хлестакова! Перед нами некромант, который сумел захватить, поработить и воплотить душу царевича Дмитрия – дьявольской силой на погибель правоверным. Для современников, судя по всему, это было самым понятным объяснением случившегося. Так с ним и боролись – постом и молитвой. Но силы зла вскормили беспримерного по силе демона, который сотряс всю православную страну и даже воцарился, благоволением божьим лишь на время.

3. Время чародеев

XVI–XVII вв

Борис Федорович Годунов стал царем в 1598 г. после безвременной кончины Федора Иоанновича, последнего Рюриковича на троне. Это была сложная многоплановая интрига, в которой были задействованы не только клиенты и родственники, но в заметной степени Церковь в лице патриарха Иова. Борис был умелым и способным администратором, но этого, как известно, для государя недостаточно. Более того, для прирожденного царя менеджерские качества не обязательны. Главное – благодать, которую он распространяет и хранит над своей страной, своими людьми. Вот в этой ключевой характеристике Годунов был слаб и чувствовал это. Он всемерно пытался компенсировать ситуацию, но провидение не вступилось за него.

Борис искал связей с потусторонним и указаний оттуда. Еще Джером Горсей, близко знавший правителя в 1580-е гг., однозначно писал о его увлечении некромантией (negramoncie) – речь не просто о черной магии, но о вызове духов и контактах с ними. Эта лженаука в том числе заставила его поверить в переселение души погибшего в 1591 г. царевича в колдуна-чернокнижника Лжедмитрия. Но первое время он думал, что пытается этими связями обезопасить себя, а может, и предсказать будущее.

Годунов был исключительно мнительным и погрязшим в суевериях человеком. После избрания на царство он утвердил подкрестную присягу верности, которую должны были приносить все служилые российского государства. Четверть (!) этого текста посвящена обязательствам не наводить порчу и не колдовать против государя: «…людей своих с ведовством да и со всяким лихим зельем и с кореньем не посылати и ведунов и ведуней не добывати… на следу всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не насылати и следу не выимати, ни которыми делы, ни которою хитростью. А как Государь Царь… и его Царица… и их дети… куды поедут или куды пойдут, и мне следу волшеством не выимати и всяким злым умышлением и волшебством не умышляти и не делати ни которыми делы, ни которою хитростию, по сему крестному целованию»[237].

Тот же текст лег в основу присяги, подготовленной для Федора Борисовича в 1605 г[238]. Схожие выражения можно обнаружить в подкрестной записи Василию Ивановичу Шуйскому (20 мая 1606 г.): «…а лиха мне Государю своему, Царю и Великому Князю Василью Ивановичу всеа Русии, никакова не хотети, ни мыслити, ни думати, ни которыми делы, ни которою хитростью; и в естве и