Но все же я расправила плечи и задала следующий вопрос:

— Что происходит? Для чего Вам я?

— Думаю, Вы догадались. Вот, — мне протянули стеклянную корзинку со свежими овощами, мясом и сыром. Сам Трулс потянулся к графину. — Я знаю, что Вы предпочитаете коньяк, потому спрашивать не буду, станете ли его пить. Лишь уточню, к нему добавить кофе?

— Нет, — я мотнула головой. Конечно, я захмелею. И пить с врагом опасное дело. Но мне надо было разогнать кровь по жилам, а быть отравленной сейчас и здесь я не боялась. Предчувствие или трезвый расчет, но я не видела смысла, чтобы меня отравить чем-то сейчас. Я и так в полной их власти.

— О заговоре Вы знаете, тайная канцелярия наверняка просветила. У меня к Вам вопрос по этому поводу, Вы работаете с ними, или это совпадение?

Вопрос с подвохом. Но мне скрывать нечего.

— Я не работаю на тайную канцелярию и никогда не имела с ними дел.

Как эмпат, он чувствует ложь. А, как та самая «Вы же умная женщина», я умела отвечать на вопросы так, чтобы не попасть впросак. И не сболтнуть лишнего.

Личные отношения с работником канцелярии абсолютно не связаны с делами. Даже если это друг или сын друга, бывшего друга, это личное. И таковым останется для меня. А дела… какие могут быть дела у профессора магического университета с тайной канцелярией?

Я поискала глазами столовые приборы, но таковых не было. Мясо выглядело жирным, и я сосредоточилась на сыре. Хорошая закуска, хоть и не под коньяк. Я наконец-то получила свой бокал с жидкостью орехового цвета. И сделала первый глоток. Неплохо. Горло обожгло знакомым теплом.

— Хорошо, я верю Вам, Анрика. Так что Вы спрашивали? Почему Вы? Вы герцогиня, последняя в роду. О-ла-ла, Вы не знали! Простите, мадмуазель!

Я побледнела. Последняя в роду — звучало странно. И страшно. Но как? У меня большая семья. Очень большая. Это ошибка. Глупость. Не может быть! Я пошатнулась. Отрицательно качнула головой. Еще раз и еще. Я мотала головой, не желая слушать продолжение. Но оно было.

— Да, Ваша семья мертва. Все мертвы. Остались только Вы. Про запас остается еще дочь Петра-Новы, но мы никак не можем поймать это семейство на месте. И отец, и сын будто исчезли из мира, будто сама тьма их поглотила. О нет, сейчас не об этом. Ирга, должен сказать, меня не интересует. Тут мы с сестрой согласны. Но мое предпочтение не связано с ее выбором. Мне нужна умная женщина, рассудительная. И таковыми я вижу своих детей. Петра-Новы лишены этого. Они умны, как умен ученый, но безрассудны, а где безрассудство, там и глупость. Очень тонкая грань. Анрика, я восхищен вами, и сейчас больше, чем раньше. Раньше мой выбор больше был связан с тем, что Вы не столь юны, как Ирга, Вы всегда были прагматичны, и даже Ваша профессия и работа на короля больше подходит женщине, чем армейское прошлое и скачки по полям за принцессой юной Петра-Новы.

— Я тоже воевала, — почему-то уточнила я.

— Это мелочи. Вы пошли на войну по приказу, а не по собственной воле. Даже сейчас, будучи сильнейшим из магов тьмы, Вы выбрали любовника, вместо того чтобы защищать страну.

Я не знала. И мне стало стыдно. Вот как все выглядело со стороны. Сбежал от службы сильнейший маг. С любовником. Боги, мне наверняка вся страна перемыла кости и прокляла раз этак миллион.

Но спорить не стала. Плохая репутация мне сейчас на руку. Может, во мне увидят своего и мне удастся сбежать? Или высвободить Марсена?

— Еда. Марсена накормят?

— Вы опять об этом мальчишке. — Он поморщился. — Вы слишком хороши для него.

Молчать и не спорить. Тем более когда сама так же считала. Сейчас я смотрела на себя под другим углом. Так ли уж я лучше Марсена, или каждый из нас эгоист, оба с душой в темную крапинку, отличающиеся друг от друга лишь степенью темноты?

— И все же, я бы попросила его тоже покормить. Или разрешить разделить с ним мою еду.

— Боги, Анрика, еда — малейшая беда для вашего любовника. Но если хотите, я прикажу подать еще еды, и Вы прихватите ее с собой. Вы желаете с ним разделить камеру, я верно понимаю?

— Да. — При мысли оставить Марсена или, скорее, остаться самой наедине со своими думами, мне становилось страшно. Это очень плохо, я плохой человек, но то, что я тут не одна, меня радовало. И угнетало одновременно.

И почему я не спорю, не отрицаю нашу связь? Может, потому что в душе я все еще не смирилась, что тот случай, из-за чего меня шантажировали, был не на самом деле, а все же моей фантазией?

Я молча жевала еду, хотя проглотить было намного сложнее. Не хотелось. Каждый кусок давался с трудом. Моя семья мертва. Все. Я их не очень любила. Это правда. Но смерть — это не совсем то, чего ждешь. И племянники. Их я любила, как своих детей. От мыслей о двух подростках, что где-то лежат в хладной земле, мне становилось совсем плохо. Раньше я вторжение тьмы воспринимала по-другому. Вроде того, что это стихийное бедствие, от которого не скрыться. А последствия можно убрать. Никогда раньше не думала о жертвах этого бедствия. Молодых, юных, тех, кто еще не начал жить. военные шли не в счет. Это наш долг — жить и умереть в форме. Наш сознательный выбор. Но дети не выбирали этого. Смерть.

— Вы расстроены, Анрика? Мне жаль. Но по-другому было нельзя. И мой голос мало бы что изменил.

Я так и застыла с рукой над вазой с едой. Убрала руку. Не поворачивая головы, хрипло, будто после болезни, спросила:

— Нельзя?

— Убирали всех, кто на стороне больного короля. И тех, кто может помешать.

— Их убили люди? Люди?

Последнее уточнение делала, не скрывая надежды. Надежды на отрицательный ответ, надежды услышать, что я ошиблась. В голове не укладывалось, что человек может убить другого просто потому, что тот мешает каким-то планам.

— Нет, убила тьма. Но прорывы, о мадемуазель, Вы не поняли! Прорывы возникли не просто так. Тьма пришла по нашей воле. Вы же заметили, что тьма возникла вне границ? Я бы рассказал больше, но это лишняя для Вас информация, и не уверен, что мне это разрешено. — Он улыбнулся мягко, извиняющее,