Шрифт:
Закладка:
— Марсен, ты так говоришь… А-а-а! Ты о… так, постой. Ты же внушал.
Я чувствовала себя гончей, что взяла след на охоте. Еще немного и…
— Хм, профессор, а что у Вас было по менталистике? Низший балл?
— Студиус, в мое время менталистику не преподавали. Только факультатив и по собственному желанию. Желания у меня не было. А знать все я не обязана, это если Вы не в курсе.
Пока я говорила, Марсен кривлялся, пытаясь спародировать мои движения и мимику. Детский сад, в самом деле.
— А стоило бы. — Промолчать он, конечно, не в силах. — Для визуализации реальных физических действий и процессов требуется физический контакт с внушаемым.
Это мы что, целовались с ним? Его же от меня тошнит. Сам говорил!
— Что, профессор, нечего сказать на это?
— Да иди ты. Надо было соглашаться с Трулсом и сразу выбрать себе камеру получше. Что-нибудь, где нет тебя.
— А отчего это заговорщик с тобой так любезен? — Теперь уже Марсен напоминал собаку, унюхавшую дичь.
— Мы знакомы с ним. Тебе стоит знать. — Настроение препираться и спорить исчезло, будто его и не было. Скрестив руки на груди, подтянув поближе ноги, я принялась за исповедь. — Летом, на каникулах, я познакомилась с Габистером Трулсом, в первый же день путешествия. Потом мы еще несколько раз встретились. Все шло к тому, что у нас будут отношения. Может брак. Не знаю, что он планировал. Мы подозревали брак. Только я, оказалось, была под любовными чарами. Всплыло это случайно, меня вылечили. А Трулс исчез. И до этого дня я его не видела.
— А мы, это ты и святой Артимий? — уточнил Марсен. Таким тоном, будто я ему изменила после двадцати лет совместной жизни.
— Мы — это я, Артимий, Глорий, его отец, его мать Натасья и сестра Ирга. Все семейство Петра-Нова. — И я, кажется, оправдываюсь. Клетка плохо действует на меня. Или дело во тьме? Стоило только вспомнить о последней, и внутренности скрутило так, будто кишки кто-то на шпагу наматывал. — Ох!
Я согнулась, свернулась калачиком, обиженным котенком, но легче не стало. От боли я потеряла чувство реальности, ничего не слыша и не видя. Все, о чем я могла думать, все, что я могла ощущать, это лишь боль. Которая спиралью раскрутилась во мне, как игрушечная юла, и начала меня пожирать изнутри.
Марсен пытался, дергал меня, но все, что я могла, это лишь отмахиваться. Наверное, это напоминало попытку спасти утопающего. Я тонула в боли, а вытянуть меня у Марсена не было ни уровня квалификации, ни знаний. Последняя здравая на тот момент мысль состояла в том, что я умираю.
— Рика, бездна тебя задери, не смей умирать! Не смей, слышишь? И вообще!
— Что? — Еле разлепила я сухие, почти вафельные, губы.
— Умереть можешь только от моей руки.
Я промолчала. У него нет ни знаний, ни сил. Так как же?
— Как?
Теперь хранил тишину Марсен. Пришлось открыть еще и глаза. Его лицо было прямо перед моим носом. И лежать было удобно. Слишком удобно для клетки. Конечно, лежала я на нем. Где же мне еще быть?
— Я провел единение.
Давно я не думала о нем как об идиоте. Но думала же? Или не думала? В голове было пусто, как в воскресный день на рабочем рынке[49].
— Ты спятил? Не отвечай. Вопрос риторический.
— А ты живая, вижу. Можешь обзывать меня как хочешь.
Я даже попыталась сползти с него и сесть, насколько хватило сил, но получилось лишь скатиться и зависнуть обезьянкой на прутьях. С ворчанием и нелестными мне характеристиками, меня втащили обратно.
— Не дергайся, Анрика, ты тяжелая, а я не отошел еще. Кстати, жду благодарностей. Можешь даже поцеловать.
Если бы у меня были силы на второй раз, то я бы опять сползла. Но в этот раз не смогла даже поднять голову. Так и дернулась, изображая несогласие с принятым Марсеном решением.
— Иди ты.
— Неблагодарная!
— А я просила? Марсен, ты отстрочил неизбежное. И хоронишь теперь нас двоих.
— Ты о чем?
— Сначала надо было спрашивать. А потом делать. — Теперь ворчу я? Мне можно. Возраст, все такое. — Слушай, герой на мою голову. Единение жизни это хорошо. Если бы я была ранена, например. А меня поедает тьма. Прогрызает себе выход на волю. И это не остановить, понимаешь?
— Но тебе легче.
— Да, ты продлил мою агонию на пару часов. Кстати, как у тебя с завещанием?
— Вот сучка!
— Возможно.
— Ты не права.
Приехали. И перед кем я только что выступила с речью «Мы все умрем»?
— Я выиграл нам время. Что-нибудь придумаем.
Вздохнула. Упрямый, упрямый, демоны задери, какой же он упрямый! Понимает, видит и все игнорирует. Какое время? Подышать перед смертью? Так хотя бы только меня сожрало. А теперь смерть нам обоим.
— Поделись со мной тьмой.
— Тьма не перейдет. Клетка, Марсен. Ты что, забыл?
— Забыл. Ладно. Дай подумать.
Пожала плечами. Куда мне спешить? Разве что в мир иной.
— А, если… Нет. Хотя… Рика, милая Рика, напомни мне, пожалуйста, кое-что.
— М? — Я даже говорить не хотела. Зачем сотрясать воздух? Все равно он все себе придумает по-своему и сделает так же.
— Что такое эта клетка?
— Поглотитель магии. Любой магии. — Говорить в чью-то голую грудь не очень удобно. Приподнявшись, а теперь у меня сил хватило: после слияния восстановление и регенерация сказать мгновенны — сильно преуменьшить. — Давай переберемся в угол. Я тяжелая, а ты костлявый. Лежать неудобно.
Квиты. Вот теперь квиты. Почти за все.
— Никто не жаловался.
— На меня тоже. — Пожав плечом, на четвереньках последовала к одному из стыков «стен». Марсен полз следом.
— Так в этом дело? Обиделась? — Обогнув меня, почти отпихнув в сторону, растянулся по длине двух балок. — Давай уже.
Будто я должна гору покорять, а не лечь рядом.
— Двигай задом, Марсен.
— Леди заговорила грубо? Обиделась, значит. Хм.
При чем тут обиды? Плен и прутья, впивающиеся в задницу, отбивают желание следовать этикету. А условия у нас такие, что можно слегка опустить привычную планку.
— Помню, как ругался капитан, когда тьма начала поглощать светлых из запаса. Знаешь, что он мне тогда сказал? «На войне нет приличий, есть только смерть и жизнь». — Я скривилась. Это было улыбкой с данью прошлым потерям. — Тогда я и пересмотрела свои жизненные принципы. На войне можно и ругнуться, Марсен.
Марсен повернулся и смотрел на меня так, как смотрят
