пишет о всевозможных техниках избегания ответственности, практикуемых мужчинами: уклончивый язык, пропуск встреч, приоритет работы, вообще непредсказуемое поведение; она называет мужчин эмоциональными паразитами[116], которые принимают женскую любовь и поддержку, но не готовы отвечать взаимностью, потому что это уязвляет их маскулинность и угрожает автономности. Если кому-то кажется, что это «дела давно минувших дней», почитайте чаты современных пикаперов с их техниками «холодно-горячо» — блевотнейшими манипуляциями, призванными сформировать у девушки привязанность. Поскольку мужчины всё ещё лишены способности строить отношения, в гиперсексуализированной культуре у них нет другой стратегии жить осмысленно (а смысл в капитализме связывается с престижем и властью[117]), кроме как накапливать сексуальный капитал, сменяя одно тело другим. Но в 1980-е, как указывает Иллуз, ссылаясь на исследования Энн Свидлер[118], происходит разрыв между эмоциональным/сексуальным опытом и обязательствами, укреплённый распространением контрацепции и смещением моральных норм, а брак, судя по социальным опросам, перестаёт быть неизбежным, становясь одной из опций. В мире Джейн Остин обязательства и обещания служили подтверждением нравственного облика человека; в неолиберализме же обещание вбивает клин между личным выбором и личным благополучием, становясь кабальным; люди больше не готовы связывать настоящее с будущим через обещание, потому что будущее теперь открыто: в первую очередь тем, что отношения могут быть прерваны в любой момент по инициативе одной из сторон. Эта перемена предельно демократична, потому что она даёт возможность людям выходить из абьюзивных и не удовлетворяющих их отношений; но она же делает любые обещания комичными и способствует появлению новых недолгосрочных и хрупких форм отношений: друзья с привилегиями, ситуативные связи, хукап-культура, boy/girlfriendy-type-person.

В этих архитектурах выбора устанавливаются холодные интимности эмоционального капитализма. На первый план выходит эмоциональная жизнь человека, подлинность эмоций контролируется рационализацией и самонаблюдением, «здоровые отношения» регулируются так, чтобы ни один из партнёров ни в коем случае не дал другому больше заботы, чем ему хотелось, потому что это угрожает балансу двух автономностей, над любыми отношениями висит одновременно императив «работать над ними» и над собой, но также и реальная возможность в любой момент встретить лучшего партнёра; онлайн-дейтинг парадоксальным образом превращает реальных людей в виртуальных, а виртуальных — в реальных, потому что карточки в тиндере эксплицитно заявляют свою готовность вступить в контакт, чего не происходит в физическом мире; рационализация отношения к человеку снижает его ценность[119], а изобилие выбора радикально ослабляет[120] силу делать выбор вообще[121]. Об этом же пишет Зигмунт Бауман[122], рассказывая, как отношения между людьми сменяются связями — достаточно тесными, чтобы приглушить чувство онтологической уязвимости, но вместе с этим не слишком близкие, чтобы можно было оставить их в любой момент, перейдя к новым источникам удовлетворения, — так связи становятся объектом потребления. И вот эта — изломанная, неустойчивая — любовь, как пишет Ева Иллуз, сегодня «представляет собой ключевой элемент признания, восприятия и установления собственной ценности в эпоху, когда социальная ценность неопределённа и постоянно обсуждается»; причину этого она видит в том, что «это самый интенсивный и совершенный способ производства эмоциональной энергии, эффект усиления самолюбия, вызванного любовью». То есть мы возвращаемся к тому, с чего начали: любовь наделяется высшим смыслом как единственный гарантированный ресурс социальной ценности.

Отношения людей вышли из-под контроля патриархального экономического контракта, чтобы почти сразу попасть в направленный тоннель неолиберальных желаний. Именно идею любви и гетеросексуальной пары Ева Иллуз считает близняшкой общества гиперпотребления: экономика досуга (leisure economy) формировалась вокруг пропаганды романтической сказки, проведения времени парочками на танцплощадках, в кино, парках развлечения, аквапарках и моллах, покупки подарков для выражения своей любви и глубокого заглота у бьюти-индустрии, чтобы выглядеть привлекательнее для текущего или потенциального партнёра. Мойра Вигель в книге Labor of Love[123] подробно показывает, как дейтинг стал побочным продуктом капитализма и урбанизации, когда девушки и парни на рабочих выездах в город оказались в нерегулируемых пространствах с возможностью проводить время вместе и как на протяжении всей своей истории современная романтическая любовь зависела от работы: фраза «я заеду за тобой в шесть» актуальна для времени, когда люди работают фиксированный день, а когда они превращаются во фрилансеров, безработных или прекариат, — формируются новые модели дейтинга.

С другой стороны — социологиня Арли Хохшильд указывает на то, что множество работников берут так много часов внеурочно, потому что не хотят идти домой к своим партнёрам. Когда говорится о коммодификации любви, нет уверенности, что второе предшествовало первому: современная романтическая любовь почти целиком рождена коммерческой психологией, появлением свободного рынка и практиками потребления. Визуальная сфера, рождаемая капитализмом и цифровыми медиа, с одной стороны, структурирует воображение (в том числе романтическое), а с другой — держит его в постоянном возбуждении; и даже когда реальные отношения становятся более упорядоченными, «работа воображения склоняется к форме самодовлеющего желания, которое питает само себя и имеет мало возможностей осуществить переход от фантазии к повседневной жизни. Эти изменения разлагают классическую структуру желания» и увеличивают дистанцию между отношениями, в которые человек реально способен вступить и поддерживать, и теми, которые он воображает. Рынок нуждается в расширении, и даже «нетрадиционное» желание становится его объектом: формируется так называемый «радужный капитализм» — совокупность индустрий свободного времени и потребления, нацеленная на ЛГБТК+ аудиторию, — бары, клубы, квир-туризм и экскурсии, сервисы с особой безопасностью для квир-персон, медиапродукты, эксплуатирующие повестку, разнообразный мерч и любые «тематические» предметы потребления, которые можно вообразить.

В 2019 году у Евы Иллуз выходит книга The End of Love[124], продолжающая её исследование интимностей при позднем капитализме и подытоживающая настоящий момент, постромантичное время. Название не то чтобы слишком громкое; Иллуз вводит понятие «негативных отношений», которое описывает социологический феномен отказа всё большего количества людей от отношений или формирования связей через негативный выбор не связываться, — в основном разные вариации ситуативных сексуальных (в том числе виртуальных) отношений и кратковременных связей, подразумевающих выбор не вкладываться в них эмоционально, а также трансграничные эпидемии одиночества. Выращенный идеей неолиберальной свободы выбора и запросами когнитивного производства, возникает новый режим романтического чувства — гибкость (flexibility). Уязвимость — онтологическая, экономическая и эмоциональная — соседствует с духом соперничества и отсутствием доверия.

Жестокий оптимизм

Любовь ужасна; тем не менее, люди продолжают к ней тянуться; почему так происходит? Почему моя бабушка, разошедшись с одним мужчиной, который поднимал на неё руку, сошлась с другим, который делал то же самое, пока вообще мог поднимать руки? У неё уже был этот опыт, и на уровне бытового общения между женщинами было привычным открыто рассказывать (если не