Шрифт:
Закладка:
Он подошёл к горну, наложил на него растопку и запалил небольшой костерок. Пламя осветило закопчённое нутро сруба и широкую лавку, на которой лежали старые овчины. Максим осмотрелся и решил пойти к коню, подвести его к избе и вдруг услышал, как кто-то негромко произнёс его имя.
– Кто здесь? – спросил Максим и взялся рукой за нож, что был у него под однорядкой на поясе.
– Это я, Егорка, – куча рваных овчин зашевелилась, из неё высунулось улыбающееся мальчишечье лицо.
– Ты что, пострелёнок, здесь делаешь? – Максим подхватил парнишку и прижал его к себе. – Почему не у людей, в Воздвиженском?
– Худо мне там, – пробормотал, всхлипнув, Егорка. – Хозяин бьёт, кормит помоями…
– Погоди, – сказал Максим, опуская сироту на лавку. – Я сейчас вернусь.
Он привёл коня, привязал его около двери, взял суму и вошёл в кузню.
– Не забывай, Егорка, свою работу, – сказал он, протягивая парнишке сухарь. – Бери ведёрко и дуй на речку за водой.
Тем временем Максим достал из сумы сухари, толокно, вяленого леща. Егорка накинулся на толокно и трескал его за обе щёки. Максим поглядывал на него с участием, сиротство ему было ведомо не понаслышке, и его по малолетству унижали и били чужие люди, пока он не повзрослел.
«Надо помочь мальцу, – подумал он. – Здесь ему житья не будет».
Егорка наелся и повеселел.
– Хорошо с тобой, – сказал он. – Ты больше никуда не уходи.
– Завтра мы вместе уйдем отсель. Мне здесь оставаться нельзя.
– Куда мы пойдём?
– Вот я и хочу от тебя узнать, куда нам идти, – сказал Максим. – Говори, что знаешь про Любашу? Где она на себя руки наложила?
– Окстись, дядька Максим! – вскричал Егорка. – Жива Любаша! Вместе с барыней живёт в монастыре.
– Повтори, что ты сказал! – потребовал взволнованный до глубины души Максим, ещё не веря счастливому известию о своей суженной.
– Она в монастыре с барыней с тех пор, как ты ушёл.
– А где барин? – просил Максим.
– Сидит в усадьбе. Мужики говорят, что вино лопает.
– Ты меня, Егорка, оживил. Ведь я своими ушами слышал, что Любаша кинулась в Тешу. А теперь ложись спать, завтра мы пойдём в монастырь.
– Значит, и я с тобой пойду? – переспросил парнишка. – Не забудешь меня взять?
– Не забуду. Ступай под овчину на лавку.
Егорка быстро угомонился, а Максим заснул нескоро, пылкое воображение рисовало ему встречу с Любашей самыми радужными красками. «Возьму её, уйдём в Синбирск к Твёрдышеву и заживём вольными людьми, – думал он, перелистывая мысленно ещё не написанную книгу своего будущего. – Будет у нас всё как у людей – свой дом и сытая жизнь…»
Максим проснулся в утренних сумерках, вокруг было влажно от тумана и мелкого моросящего дождя. Егорка спал рядом, прижавшись к нему худеньким тельцем. Максим поднялся с лавки и вышел в дверь. Уголёк встретил хозяина тихим ржанием.
– Что, измок насквозь? – сказал Максим, отирая соломой мокрую спину коня. – Вот придём в монастырь, куплю тебе на торге овса. Молодец, заслужил…
Егорка сидел на лавке и вопрошающе смотрел на Максима.
– Что раскачиваешься? Собирайся, или не пойдёшь со мной?
– Как не пойду! – обрадовался малец. – А собирать мне нечего, я весь тут.
– Будет срок, разживёшься. Захвати мою суму!
Оседлав коня, Максим повёл его к реке. Через Тешу они переплавились где вброд, где вплавь, придерживаясь руками за Уголька. На берегу сняли с коня одежду, оболоклись, Максим сел в седло, а Егорку посадил впереди себя, и они тронулись в путь, сторонясь проезжей дороги, напрямки через лес, по тропке, наторённой к монастырю богомольцами. По пути им никто не встретился, и Максим счёл это за удачу, он не хотел, чтобы в Воздвиженском стало известно о его появлении, барин Шлыков вполне мог устроить на беглого холопа облаву, как на дикого зверя, для этого у него была дворня и собаки.
Выйдя из леса, они сразу увидели монастырь и рядом с ним немноголюдный торг, к которому и направил Максим своего коня. Чтобы не привлекать к себе взглядов, остановились, не доехав до торга, с конём остался Егорка, а Максим, надвинув на брови шапку, пошёл к людям. Летом большой торговли не было, предлагали лишь то, что пользовалось спросом круглый год: соль, мыло, ткани, ленты всяких цветов, скобяные товары.
Проходя мимо рядов, Максим оглядывал торговцев, но человека Евсеева не встретил, а наткнулся взглядом на монастырского работника Спирьку. Тот тоже его узнал и поспешил навстречу, опираясь рукой на палку.
– Ты, Спирька, всё здесь обретаешься? А я думал, ты на Волге.
– Рад бы бежать, да нога подломилась, – сказал Спирька. – Неделю как лубки с голени сбросил. А ты как? Всё в своей кузне?
Максим взял Спирьку за рукав и потянул в сторону от людей.
– Я наши разговоры помню, – сказал Максим. – Ушёл я по весне от своего барина.
– Вон как! – воскликнул Спирька. – Не похоже, что живёшь в лесу, справа на тебе богатая, видно, не голодаешь.
– Повезло мне. Я сейчас в приказчиках у гостя Твёрдышева. Слышал про такого?
– Откуда мне слышать, – ухмыльнулся Спирька. – Я с гостями не возжаюсь. У меня дружбаны – Филька Косой, Аниска Мёртвый да Петька Гусак. Надо их про твоего хозяина спросить, они близ большой дороги живут да промышляют, может, они ведают. А ты зачем сюда явился?
– Торгового человека проведать, Автонома Евсеева. Знаешь такого?
– Как не знать, да только живёт он сейчас в московских каменных палатах, а прислуживают ему дьяки да палачи.
– Близкие Евсеева целы? – спросил Максим.
– Сына Ефимку с отцом на одних дровнях в железах увезли. Жена с дочерью не ведаю где, но пропали. Видать, к своим раскольникам подались. Да что их жалеть? Сами свою долю искали и нашли. Вот ты что ищешь?
– Барыню Шлыкову найти надо, у ней в сенных девушка Любаша.
– Вон как! – рассмеялся Спирька. – Знаю её. Хороша девка, да не для Спирьки-обсевка, а приказчику в самый раз!
– Как она там?
– Не ведаю. Может, и горюет, но спит на мягком, ест с барыней. Я её только в храме на службе зрю.
– Ты и в храм ходишь? Такому балагуру там вряд ли место.
– Может, и не ходил бы, да нельзя не ходить, – посерьёзнев, сказал Спирька. – Того, кто от службы отлынивает, монахи держать и кормить не будут. Вот встану на обе ноги, и уйду отсель на Волгу.
– Где в монастыре
