Пыль, поднятая служивыми, осела, и воеводы пошли мимо соборной церкви, поварен и кормовых изб к колодцу. Повара и подсобники, завидев их, хоронились в закопчённых избах, всё вокруг замирало, и лишь лежавшая в пыли собака при приближении начальства подняла голову, тусклыми глазами посмотрела на прохожих и, клацнув зубами, широко зевнула.

Из-за угла мыльни выскочила жёнка с двумя корзинами мокрого белья на коромысле и пребольно толкнула в бок Милославского. Князь крепко осерчал, схватил жёнку за руки, притянул к себе и сразу же отпустил.

– Ойюшки! – пискнула жёнка. – В мыльне темно, вот и ослепла на свету. Я тебя, князюшка, не зашибла?

– Гляди, Настя, куда бежишь, – сказал Дашков. – Князь Иван Богданович на сей раз тебя помилует, но не вздумай встречаться с пустыми корзинами и тем насулить ему несчастье.

– Ступай, Настя, ступай! – сконфуженно пробормотал Милославский.

– Бойкая девка, – сказал, глядя ей вслед, Дашков. – Взял бы с собой, да ближние скажут, что она тот же назём, хоть издалека привезён…

Милославский недовольно на него зыркнул и, не слушая, пошёл дальше.

– Годи, князь, мимо проходишь, – раздался голос Дашкова.

Сруб колодца был закрыт крышкой, ведра на вороте не было и, судя по всему, им давно уже не пользовались. Милославский откинул крышку, и на него повеяло затхлостью. Колодец был глубок, Милославский бросил в него камешек и едва расслышал, как тот упал в воду.

– Плохо дело, – сказал он, захлопывая крышку. – Надо воду запасать, только вот куда?

– Ещё до меня первыми воеводами в крепости поставлен водоёмный сруб.

– Как он велик и где поставлен? – заинтересовался Милославский.

– Да вот он, – сказал Дашков, указывая на большую избу без крыши. С другой стороны к срубу был приделан помост, возле которого стояла водовозка. Милославский влез наверх, воды в срубе было наполовину, брёвна зелёные и осклизные, на дне колыхались какие-то водоросли.

– Тут, видно, и жабы водятся, – сказал Милославский.

– Есть тут и жабы, – подтвердил Дашков. – От них вода становится холоднее и чище.

– Этой воды мало, – задумчиво промолвил Милославский. – Вдруг мы засидимся в осаде, у вора силы немерено. Надо ещё два таких же сруба ставить и делать для дождевой воды копанки вдоль прясел, чтобы было чем пожары тушить…

У крыльца съезжей избы задумчиво прохаживался Твёрдышев. Последние дни его вдруг стали тяготить мысли о посланном к Разину парне. Полбеды, если его Стенькины ребята бросили в воду, беда, если он попался государевым людям, те мигом вырвут из парня всё, что ему известно, и донесут в Синбирск. И учинят над Твёрдышевым такой розыск, что мало не покажется, новый воевода, по повадкам, знает пыточное ремесло не хуже палача. Только что, проходя крепостные ворота, Твёрдышев увидел, что на валу стрельцы ставят глаголь для воров, а возле вески хлопочет губной староста Пантелеев.

– Ты, сказывают, главный винный целовальник? – сказал Милославский, снисходительно кивнув в ответ на поклон Твёрдышева. – У меня есть государев наказ брать у тебя деньги. Они у тебя есть?

– В торговом деле без денег нельзя, но деньги счёт любят, – спокойно ответил Твёрдышев.

– Не просчитаемся. Воеводская казна, вестимо, пуста, а ратных людей нужно довольствовать. Я решу, сколько у тебя взять.

– Много дать не могу. Стенька перекрыл Волгу, подгорное кружало пустует. А для него питухи выгоду делают.

– А ты, я вижу, строптивый, – вскинул голову князь.

– Я молвил правду, – сказал Твёрдышев. – Кому как не воеводе её знать всю, без утайки.

Милославский не нашёлся что ответить, и, махнув рукой, ушёл в избу.

– Напрасно, Степан Ерофеевич, ты озлил князя, – сказал Дашков. – Он прост, но горяч и может сотворить тебе худо.

– Забудем про это, Иван Иванович, – одной рукой Твёрдышев полез за полу кафтана и вытащил кошелёк. – Прими, князь, как и обещал, поминок на твой отъезд. Прожили мы с тобой безбранно на Синбирской горе полных пять лет. Я за это тебе от души благодарен.

– Верный ты человек, Степан, другого такого у меня не будет, – расчувствовался Дашков. – Береги себя, не удумай оставаться в Синбирске, беги из города, пока воры досюда не дошли.

– Я же целовальник, государю крест целовал и весь в воле воеводы. Без его слова мне уходить нельзя.

– Придумай что-нибудь, – воевода стал запихивать подаренный кошелёк за пазуху. – В любом разе свой раскол перед Милославским не являй, беда будет. Ближние к государю люди винят соловецких монахов в наущении вора Стеньки на бояр. Под это дело и твоя голова слетит. Милославский не станет тебя покрывать, как я. Он скор на безумства.

Слушая Дашкова, Твёрдышев глянул через плечо князя и похолодел: двое стрельцов вели Максима, а позади них шёл голова Бухвостов. Дашков заметил, что купец его не слушает, и обернулся.

– Бухвостов, – сказал он. – Кого это споймал?

– Теперь узнаем, – ответил стрелецкий начальник. – Малый говорит, что он твёрдышевский приказчик. Так ли это, Степан Ерофеевич?

Твёрдышев перевёл дух, Максим его не выдал и своим заявлением указал путь к спасению, как самого себя, так и хозяина.

– Верно сказал, – как можно спокойнее произнёс он. – Мой приказчик, Максим Звонарёв, ходил на Низ по торговым надобностям.

– Я что-то его не видел близ тебя, – заметил Дашков. – Он что, новик?

– Да нет, уже два года у меня служит, – небрежно сказал Степан Ерофеевич. – Что за ним, какая вина?

– Велено останавливать всех, кто идёт в город, – объяснил Бухвостов. – Вот и его взяли, он с Нижней Часовни на лодке явился.

– Как ты туда попал? – спросил Твёрдышев, строго взирая на своего приказчика.

– Сошёл со струга князя Львова, астраханского воеводы.

– Как же вас воры пропустили? – удивился Дашков.

– Того я не ведаю, – спокойно ответил Максим. – Может, приказчик Львова слово против них знает. Бывало, подбегут на лодках ватагой, приказчик с ними пошушукается и идёт себе дальше. Так и дошли целы.

– Чудеса, да и только! – развел руками Дашков. – На Низу чего только не случается. Ладно, пусть будет так. Оставь, Бухвостов, парня нам и ступай по своим делам.

Стрельцы ушли, а воевода в глубокой задумчивости теребил свою бороду.

– Вот что, Степан, – наконец произнёс он. – У меня до твоих дел интереса нет, а у Милославского он будет. Посему бери своего приказчика-рассказчика и где-нибудь его спрячь, чтобы о том никто не проведал. Иначе будет беда. А теперь поскорее исчезните оба.

4

Савва жил в осадной избе Твёрдышева добровольным затворником, лишь по утрам и вечерам позволял себе прогуливаться по крыльцу, после чего удалялся в свою комнату, где, перекрестившись на образ святого Луки, одного из евангелистов, брал в руки свежеочинённое перо, окунал его в