– Хватит, – говорили они. – Пора двигаться дальше.

«Вот так всё и начинается, – сказал себе Удо. – Время идёт. Люди забывают. А потом мы снова восстанем».

* * *

Удо было уже за шестьдесят, но он держал себя в форме ежедневными утренними тренировками, которые никогда не пропускал – вставал до восхода солнца и два часа отжимался, подтягивался, делал упражнения с гантелями, выходил на пробежку. Он отказывался от фастфуда – даже несмотря на то, что его американская жена Памела заваливала им все шкафчики. Удо заботился о здоровье зубов. Держался подальше от солнца. Покрасил волосы в каштановый, чтобы не было видно седины. Поэтому, глядя в зеркало, он видел не стареющего мужчину, а солдата из прошлого, готового хоть сейчас вернуться к исполнению своих обязанностей, если призовут. Удо представлял себя бойцом, скрывающимся в зарослях до поры до времени.

Участвовать в марше в Иллинойсе было бы слишком рискованно для Удо. Крохотный городок. Много евреев. Наверняка кто-то из них был в Аушвице. Всегда существовала вероятность, что кто-то узнает Удо. Он слышал об одном скрывавшемся в Балтиморе нацисте, которого бывшая узница концлагеря увидела в супермаркете и начала кричать на идише: «Der Katsef! Der Katsef!» («Убийца! Убийца!»). Она устроила такую сцену, что полиция арестовала нациста, и, в конце концов, благодаря документам, полученным от того старого еврея из Вены, его прошлое было раскрыто. Нациста экстрадировали в Германию, где суд признал его виновным.

Удо не хотел разделить его судьбу. В своём дневнике он записывал ошибки, которые совершали другие офицеры СС, и продумывал, как их можно было бы избежать. Но когда марш из крохотного Скоки был перенесён в большой Чикаго, Удо изменил своё решение. Вот где он точно сможет слиться с толпой. Выдать себя за обычного зеваку. Поглядеть, созрела ли эта страна для возрождения нацизма. Удо сильно не хватало чувства принадлежности к людям, разделявшим его идеалы. Противиться такому искушению было трудно.

Он спланировал поездку в Чикаго, сославшись на то, что едет навестить родственников Памелы. Маленькая ложь – при текущем раскладе и в представлении Удо вполне оправданная. Сидя в самолёте, он представлял себе мощную сцену, пропитанную военным духом: сотни, если не тысячи, молодых крепких нацистов, чётко и дисциплинированно маршируют в ногу, демонстрируют силу высшей расы и несут важное послание миру.

* * *

То, что Удо увидел в день марша, вовсе не совпало с его фантазиями. Когда в воскресенье утром Удо прибыл на место, парк уже был заполнен сторонниками антинацистского движения, скандирующими лозунги, и молодыми чернокожими активистами, держащими в руках плакаты. В толпе ходили сотни полицейских в шлемах и с дубинками. Кучки длинноволосых подростков курили и ждали начала «шоу». По оценке Удо, в парке собралось по меньшей мере несколько тысяч людей, но нацистов среди них не было.

Наконец в парк въехали два фургона, белый и чёрный, и из них вышла группа мужчин – двадцать человек от силы. Они были одеты в нацистскую форму, но слабо соответствовали представлению Удо о подтянутых, дисциплинированных или даже организованных адептах нацизма. Пока мужчины пытались залезть на крышу фургонов, толпа кричала: «Нет нацистам!». Многие слова, произносимые нацистами, растворялись в общем шуме. Присутствующие бросались в них предметами. Полиция начала оттеснять протестующих. Кого-то арестовывали, на людей надевали наручники. Одни смеялись, другие курили, зеваки то вливались в толпу, то выбирались из творящегося хаоса.

Всё это вызывало отвращение у Удо. На призыв к действиям вовсе похоже не было. Он оказался в цирке. Десяток мужиков, порочащих форму его страны, кричали о чёрных, перебирающихся в белые районы, и почти не упоминали взгляды Волка и концепцию высшей расы. «Ну и болваны», – подумал Удо. Лидер марша прокричал: «Я считаю, что не было никакого холокоста!». В ответ на это протестующие заорали: «Вали отсюда, Мартин!»

Стоящий рядом с Удо мужчина наклонился к нему.

– Вы знали, что его отец еврей?

– Что? – спросил Удо.

– Вон тот мелкий на крыше фургона, их лидер. Его отец – еврей. И как его туда занесло?

Удо вспыхнул. Больше унижений он терпеть не собирался. Сын еврея? И носит нацистскую форму? Удо начал пробираться к фургонам через полицейских, погружённых в яростный спор с чернокожими подростками. Подойдя ближе, он поймал взгляд коротышки-притворщика. Удо даже задвигал губами, готовый завопить: «Спускайся! Позорник!»

Но так и не успел этого сделать. Всплеск его ярости был пресечён двумя словами, которых нацист не слышал вот уже несколько десятилетий, словами настолько неожиданными, что Удо невольно обернулся на источник звука.

– УДО ГРАФ!

В другой половине парка стоял высокий худой мужчина, на его лице было выражение, близкое к безумию. Удо узнал это лицо, ныне принадлежащее не подростку, а уже взрослому человеку. Тот самый брат. Себастьян. Но я же его застрелил! Почему он всё ещё жив?

– УДО ГРАФ!

Удо сунул руки в карманы и быстро зашагал в противоположном направлении. Зачем я сюда приехал? Какой безответственный поступок. Имя Удо звучало снова и снова, но он старался игнорировать это в общей какофонии протестующих и речей коротышки на крыше фургона, кричащего: «Хотите холокост? Мы вам его устроим!». Кровь стучала в висках. Думай. Думай. Он подошёл к полицейскому и наклонился к нему.

– Офицер, там какой-то мужчина кричит «Удо Граф». У него оружие. Сам видел.

Полицейский схватил напарника и побежал, а Удо продолжил передвигать ноги, торопясь, но не переходя на бег, опустив голову и повторяя: «Не смотри, не смотри» – прямо как тогда, тридцать три года назад, когда пытался уйти от советских солдат. В тот раз его пылкий нрав взял своё, и задиристый еврейский мальчишка чуть не отправил его на тот свет. Во второй раз Удо не ошибётся.

Он уходил дальше и дальше, вышел из парка, пересёк оживлённую улицу. Увидел подъезжающий автобус, махнул ему и запрыгнул в салон, протянул водителю долларовую купюру и быстро забился в заднюю часть автобуса, подальше от окон. Лишь усевшись, Удо заметил, что его рубашка, носки и трусы вымокли от пота.

* * *

Себастьян наклонился, чтобы восстановить дыхание. Горло саднило от криков. Он вертел головой во все стороны, осматривая улицы, но старика нигде не было. И всё же. Это был он. В этом Себастьян был уверен. Его предположения оправдались. Марш людей, стремящихся возродить фашизм, не мог не привлечь бывшего шуцхафтлагерфюрера. Он вылез из своего укрытия.

Мысли бешено проносились в голове. Больше тридцати лет ночных кошмаров, полуночных криков, мыслей об отмщении, и