Шрифт:
Закладка:
Мой язык от морфина засеребрился и принялся двигаться вверх-вниз. Я хотел было прикусить поспевшую на его кончике правду, но ничего не вышло.
– Любого человека можно заменить, – вырвалось у меня. – Но твоя любовь – не та, которая была мне нужна.
Джек перевел взгляд туда, где поблескивали стальные дверцы лифта. Затем встал, и я проводил его до них.
– Что ж, – произнес он, – полагаю, больше мне не придется терпеть твою жестокость.
Джек шагнул в лифт, а я внезапно заметил, что пол его был усыпан осенними листьями. Они захрустели под подошвами черных кед, и Джек принялся расшвыривать их ногами в разные стороны. А мне вспомнились опавшие листья, сметенные в аккуратные груды под деревьями, росшими вдоль Эбби-роуд. Как налетевший ветер разметал их и погнал над полосами пешеходного перехода. Лифт явно был не в порядке. Двери его закрывались и открывались, снова закрывались и снова открывались. Джек взглянул на часы. И мне подумалось, что каждый час своей жизни он был одинок. Как и я.
Самолет петлял под стылым морфиновым дождем.
Выписывал круги в небе над Британией.
За штурвалом сидел мой отец и сверху показывал мне продовольственные банки и спящих на улицах бездомных.
Дженнифер по-прежнему была рядом. Порывшись в сумке, она достала небольшую щетку, которая, как оказалось, называлась «Tangle Teezer». Я отобрал ее и начал расчесывать ей волосы. Это очень успокаивало. Дженнифер сидела на краешке кровати спиной ко мне, и серебряные пряди окутывали ее до самой талии. Движения получались плавными и неспешными. На стене плясала тень от моей руки, прикасавшейся к ее голове. Жизни в ней на вид было куда больше, чем в моих ослабевших пальцах, и все же почему-то это придало мне смелости.
И я сказал Дженнифер, что все в ней самой и во всем, что она делала, было пропитано красотой. И что ее талант неизмеримо больше моей зависти.
На ней был зеленый дождевик.
Она не отвечала мне, но я знал, что она меня слушает. И попросил, чтобы она еще раз сфотографировала меня на переходе через Эбби-роуд. Тогда у нас будет два снимка – 1988-го и 2016 годов. Целый пласт истории.
– Хорошо, если это твое последнее желание, я тебя сфотографирую.
– Это мое первое желание, – возразил я.
– Вот что я тебе скажу, Сол Адлер. Я говорила с Джеком. Он решил не возвращаться в Ипсуич и остался ночевать в отеле на Юстон-роуд, чтобы быть поблизости.
– Скажи ему, что через неделю я буду дома.
Я все еще расчесывал ей волосы, но монотонные движения больше не успокаивали.
– Вот что я тебе скажу, Дженнифер Моро: мы были молоды, безрассудны и понятия не имели, что творим, но я ни на миг не прекращал тебя любить.
– А я тебе вот что скажу, Сол Адлер, – она по-прежнему сидела ко мне спиной, – ты все время был таким закрытым и отстраненным, что дотянуться до тебя я могла только с помощью своего объектива.
Щетка выпала у меня из руки. Мне стало очень страшно. Я боялся всего. Всего, что чувствовал. В ужасе смотрел, как мой маленький сын тянет ко мне ручонки под голубым небом Саффолка. Я укачивал его и напевал «Пенни-Лэйн». Верно, Айзек, верно, в этой песенке поется о медсестре и о банкире, о парикмахере и о пожарном. И о людях, которые разглядывают фотографии. Прямо как твоя мама, твоя юная мама. Тише, Айзек, пускай поспит пока. Не бойся, она не исчезнет, как я. Охваченный страхом, я чувствовал, как его пальцы ложатся мне на губы, заглушая мелодию. Я отчаянно боялся всего, что уже случилось, и того, что только должно было случиться. Где-то рядом зазвучал голос Джека. Его серебряные волосы теперь падали на плечи. А на лице откуда-то взялась борода. «Я люблю тебя, Сол, и прощаю за все».
Заглянув в его глаза, я понял, что никогда уже не увижу, что за яблони он посадил в нашем саду. К осени плоды созреют и опадут, но я не смогу их собрать. Я был так благодарен ему за эту его честность, за искреннюю любовь. Это она перенесла меня с Юстон-роуд на Эбби-роуд, хотя, оказавшись там, я, кажется, по-прежнему лежал в кровати.
Возле пешеходного перехода у студии EMI, тех самых черных и белых полос, перед которыми обязаны останавливаться все автомобили, чтобы пешеходы могли перейти улицу, меня ждали Дженнифер и Райнер. На мне был белый костюм и туфли того же цвета. Я внезапно вспомнил, что Джона Леннона, кумира моего детства, уже нет в живых, и так расстроился, что хотел было все отменить. Но Дженнифер отвлекла меня, сказав, что очень важно воспроизвести все детали оригинальной фотографии. Я спросил, зачем ей стремянка.
– Сам знаешь.
И она снова рассказала мне, что фото для обложки пластинки было сделано в августе 1969-го. Что фотограф установил стремянку сбоку от перехода и заплатил полисмену, чтобы тот тормозил приближавшиеся к нему машины. Поскольку я знаменитостью не был и полисмену мы заплатить не могли, приходилось действовать очень быстро. Впрочем, и оригинальный снимок был сделан всего за десять минут. Она установила стремянку так же, как в тот день, когда мне было двадцать восемь, а ей двадцать три, влезла на нее и начала возиться с фотоаппаратом.
Теперь ей даже не нужно было менять в нем пленку.
– Итак, – наконец выкрикнула она. – Руки в карманы! Смотри прямо перед собой! Вперед!
К переходу подъехали две машины. Райнер вскинул руку, прося их повременить. Я ступил на зебру, затем шагнул обратно. Райнер и Дженнифер закричали, чтобы я не останавливался. Я чувствовал себя израненным, как солдат, хотя, по счастью, мне в жизни и не довелось сражаться на войне. Шагнув на полосы перехода, я понял, что движусь сквозь пространство и время, пытаясь снова собрать себя воедино. Дженнифер в джинсах и черной шелковой блузке, из кармана которой торчал карандаш, все еще была на стремянке. Крепко стояла на ногах, обутых в кожаные сапоги, и смотрела на меня сквозь объектив цифрового фотоаппарата. Она кричала мне, чтобы я не отвлекался и двигался вперед, но вокруг столько всего происходило.
Где-то на Кейп-Коде играла виолончель, и музыка, лившаяся с ее струн, была жизнью, самой жизнью. А в ГДР стрекотала пишущая машинка, сообщая мне, что Вальтер во имя собственного спасения вынужден был писать доносы на человека, которого считал красивым и желанным.
– Перейди улицу, Сол.
И моя мать тоже была поблизости. Я ощущал тепло ее любви. И хотя я считал ее смерть предательством, это придало мне сил. Я сделал еще один шаг. Услышал, как звенят трамваи в Восточном Берлине, ревут автомобили в Западном Лондоне и негромко рычат собаки – на бульварах в Европе, на верандах в Америке, на диванах в Британии.
– Перейди улицу. – Губы Дженнифер почти коснулись моего уха.
Я снова двинулся вперед и больше уже не останавливался, потому что на противоположной стороне, возле студии EMI, меня ждала Луна.
