— Нет, над девочками не издевались. Их не насиловали, не обижали, не морили голодом, не били, — рассказывал нам Мент неделю спустя.

Мы сидели у Реймана на даче. У Ирины был день рождения.

Такая уж у нас была традиция — в этот майский день собираться вместе в его двухэтажном коттедже, что Аркадий скромно называл «дача», и праздновать.

— В моей практике вообще первый случай: найти похищенных детей столько времени спустя, живыми и невредимыми. Не считая психологической стороны, конечно.

— Зачем же он их похищал? — покачал головой Хирург.

— Для дочки, — постучал Мент всё по той же затёртой карте, что расстелил на дощатом столе на улице. И мы как «Ходоки у Ленина», склонились над выхолощенной дождями и солнцем древесиной, внимательно его слушая. — Точнее сказать, она сама их похищала. Выбирала в электричке девочку, желательно заплаканную, спрашивала, что с ней случилось, потом просила помочь — ну кто откажет попавшей в беду малышке, — выводила за руку на нужной станции, где уже ждала отцовская машина. Доводила до неё. Там и без того расстроенной девочке наливала чай со снотворным из термоса. И девочку увозили.

— И ты так и не ответил: зачем? — напомнил Рейман.

— Он же после операции говорить не мог, — кивнул Мент. — А дочке надо книжки читать, учиться, уроки с ней кому-то делать. Он даже по хозяйству их не заставлял помогать, только с Алёнкой заниматься. И со старшей девочкой ей было не так интересно, к тому же с ней промашка вышла, она оказалась беременной, поэтому потом она девочку помладше выбрала. А потом ещё младше.

— А в школу? Никак? — скривился Князев. — Зачем с ней в лесу заниматься?

— Ты, Олег, с точки зрения здорового человека судишь, — ответил Рейман. — А он человек с отклонениями. Он видел решение ситуации так. Хотел жить в лесу, одиноко, но, чтобы ребёнок учился, чтобы подруги у неё были. Я же правильно понял?

— Он сам молчит, Аркаш, — пожал плечами Годунов. — Рассказывать ничего не может, да и не хочет. Пишет кое-что, но неохотно. Отдельные слова. За отца девочка говорила, она его мычание понимает. Но это за него или за себя — трудно сказать. Насколько с ней самой всё в порядке — тоже. Но психологи, надеюсь, разберутся. И ей помогут разобраться что хорошо, что плохо. Ей по сути ведь не оставили выбора, она всего лишь восьмилетний ребёнок. А дети адаптируются в тех условиях, что есть, и не думают, что условия могут быть другими. Вот и она, — практически повторил Мент мои мысли про девочку.

Зацветающая черёмуха над головой наполняла воздух пьянящим ароматом. И я прикрыл глаза, слушая только голоса. Всё, что Мент рассказывал и показывал парням, я уже знал.

Мужчину с дочкой остановили в тот же день, когда нашли девчонок, буквально пару часов спустя. На дороге. Они возвращались на своём грузовичке, везли купленные продукты. И сопротивления не оказали.

— Это ясно, что ребёнку нужна помощь. Но с ней точно всё в порядке? — спросил Адвокат.

— Надеюсь, — редко делающий категорические выводы, не имея доказательств, возразил Мент. — С девочкой всё сложно. Есть подозрение, что её саму похитили. Из детского дома. Так называемая «мать». Женщина работала в больнице, куда привозили «подкидышей». Она её украла и сбежала. Поэтому и жили они замкнуто. И людей сторонились. И в школу Алёнка, скорее всего, не пошла потому, — судя по звуку повернулся он к Князеву, задавшему вопрос про школу, — что нет на неё документов. И не было.

— И рожала мать дома, — открыл я глаза, — потому что нельзя ей было в роддом. Боялась, что ищут её с ребёнком. А не предъяви документы — элементарно не примут же.

— Представляю, какую психическую травму получил шестилетний ребёнок, найдя окровавленную мать и младенца, страшненького, недоношенного, — покачал головой Рейман. — Там одно это уже сбило все ориентиры. А ещё онемевший отец. Жесть.

Мент пожал плечами: кто бы спорил.

— Но спасибо, что они акушерские курсы прошли, иначе для Конфетки и её мамы всё закончилось бы куда печальнее, — вздохнул Лёха. — Зачем только бросил ребёнка на помойке?

— Не довёз он Стефанию до роддома, — ответил Годунов. — И в лесу оставить не смог, побоялся — зима впереди, не место младенцу в лесу. Да и расходы на ребёнка велики, а у них из доходов пенсия да вырученное за продажу квартиры деньги. Отпустить Яну он, конечно, уже не мог. Но обещал, что с её дочерью всё будет в порядке, когда у матери забрал, а саму запер. Но не доехал. Грузовик сломался. Ребёнок начал кричать. Люди стали обращать внимание. Он девочку к большому дому понёс, решил, что людей много — помогут.

— Да, не в мусорный бак бросил, на старый диван в одеялке положил, — горько вздохнул Хирург и дёрнул головой. — Странное чувство.

Я развёл руками.

— То же самое, Лёш. Если бы привязанный Бармалей не перегрыз верёвку, не переплыл реку, не бежал сто километров за грузовиком и не выл, сидя на помойке, защищая ребёнка, грош цена такой «заботе». Побоялся он, испугался! А пёс не испугался. Да и вообще похищать чужих детей ради своего нельзя, как ни крути, — я покачал головой. — Нельзя. Хоть вроде и жалко мужика, досталось ему по жизни, но нельзя.