– Здравствуй! – раздается чей-то голос у меня над головой.

Это Аллан Линдмарк.

У него густые усы, резкие морщинки у глаз и загорелая кожа, как будто он недавно вернулся из отпуска. Очевидно, дорогостоящего.

– Поздравляю, – говорит он густым грудным басом. У него ярко выраженный торнедальский диалект. – Фильм дает пищу для размышлений.

Я выжидательно молчу.

– А тебе известно, что город не может уйти под землю?

– Да.

Не знаю, что сказать. Аллан Линдмарк не настроен на диалог. Но, похоже, он думает, что теперь его очередь сказать свое слово после моего пропагандистского фильма.

– На самом деле на шахте LKAB съемка запрещена. Это объект повышенной опасности.

Неужели он думает, что напугает меня? Да, это он может. Вот черт.

Я чувствую на себе бабушкин испытующий взгляд. Сейчас Майе-Пиранье нужно отвечать правильно. Ну что же, я так и делаю.

– Если бы вы отказались от своего годового заработка, можно было бы спасти несколько таких кварталов, как Блэкхорн.

Бабушка хватается за книжную полку, чтобы не упасть.

– Да, Альбин говорил, что ты обо мне невысокого мнения, – говорит Аллан, и один его глаз дергается. Но видно: он не шутит. Только это мне и важно знать. Я протискиваюсь между людьми, наливающими себе бесплатный кофе, и выхожу из книжного.

59

Слышны гудки, но он не отвечает. Я уже отправила три сообщения с вопросом, где он. Я хожу туда-сюда, не зная, куда себя приткнуть. Ну что, это того стоило, Майя? Ты потеряла его навсегда. Когда звонит телефон, я уже готова заплакать. Но это всего лишь мама. Я сбрасываю вызов. Она перезванивает. Еще раз. Потом звонит Юлия. Я не отвечаю на вызов, но отправляю ей сообщение: «Я ищу Альбина».

Я стою на автобусной остановке и смотрю на улицу, где находится его дом. Медленно иду туда, как будто меня тянет магнитом. Нет, это никуда не годится. Я не стану за ним охотиться. Всё потеряно.

Вечером, усевшись на диване, мы смотрим выпуск новостей. Я, мама, папа, Молли и Юлия. Показывают фрагмент моего фильма, где я говорю неестественно спокойным голосом.

– Ты знаменита! – выпаливает Молли.

Как преступник. У меня так и не хватило духу рассказать папе о разговоре с Алланом Линдмарком. Муж Стины – адвокат. Может, стоит поговорить с ней. Услуги адвоката обходятся дорого. Следующей весной папа обойдется без нового снегохода.

Юлия укладывается спать на расстеленный на полу матрас. Возможно, это ее последняя ночевка в нашем доме перед переездом.

– Ты больше не ставишь будильник?

– Нет.

– Это хорошо.

И первую ночь я сплю, не просыпаясь в десять минут второго.

60

На парковке перед «Ломбией» дует холодный ветер. Там всегда так. И почти всегда ветер северный. Я иду решительными шагами, но в сердце у меня нет уверенности.

На поле выбегают игроки, по двое от каждой команды. Играют динамично. Я вижу его. Он в лидерах. Я прижимаюсь к ограждению стадиона, чтобы он меня не заметил. Когда они проходят мимо, я смотрю вверх на трибуну. Там сидят три человека – скорее всего, папы. Команда останавливается на внешней стороне поля.

– Не понимаю, как случилось, что Мякитало взяли в лагерь этим летом? Только посмотри на него. Никакой подготовки. Да он не справится.

– Se ei men. Ничего страшного.

На искусственном зеленом покрытии стоит Альбин. Он весь потный. Слышно, как его отец кричит:

– Ну давайте же, парни! Тот, кто сдуется первым, делает сто приседаний!

С трибуны раздаются вздохи. Я снова прижимаюсь к ограждению.

– Ему никогда не стать телезвездой. Ему далеко до Бергстрёма. И до Валле, – комментирует всё тот же недовольный голос.

Вдруг я слышу шаги. Тренировка завершилась. Мне некуда отступать. Он видит меня и от удивления поднимает брови. Другие игроки тоже замечают меня, в шутку пихают Альбина и смеются.

Вскоре все расходятся – кто-то на парковку, кто-то в душевую в «Ломбию». Мы остаемся вдвоем. Альбин разгорячен. С виска к подбородку стекает капелька пота.

– Привет, – говорю я.

– Привет.

Всё, что я придумала сказать заранее, как ветром сдуло. Те трое отцов с трибуны идут вместе с отцом Альбина. Не такие уж они недовольные. Как раз наоборот: они смеются и шутят. Папа Альбина смотрит на нас, но направляющаяся к парковке группа отцов увлекает его с собой.

– Ты едешь в лагерь этим летом?

Альбин пожимает плечами.

– Мне нужно в душ.

Альбин смотрит на своего отца, который что-то показывает руками какому-то человеку.

– Увидимся после душа?

– Я уже договорился с папой провести этот вечер вместе.

Меня обдает жаром. Ну сколько можно притворяться, что ничего не произошло? Мы ни словом не обмолвились о том, почему Альбин ушел из книжного и с тех пор игнорирует мои сообщения и все попытки к диалогу. Прошел всего день, но я хочу разобраться, ведь речь о нас!

– Ну ладно. Почему ты ушел из книжного?

Уставившись на меня, Альбин думает, что ответить. Он раскаивается. Потом смотрит на меня и говорит:

– Но ты ведь могла предупредить, что снимаешь фильм, еще до того, как мы отправились в шахту.

– Что? – реагирую я непосредственно.

– Да. А зачем тебе понадобилось туда спускаться? Чтобы снять фильм?

Ему действительно не приходит в голову, что я отправилась в шахту ради него, а не затем, чтобы трясущейся рукой снимать фильм на мобильный телефон?

– Что? – переспрашиваю я.

Меня как будто заклинило.

– Ну, по крайней мере, ты больше не называла моего дедушку преступником.

– Этого я никогда не говорила. Но твой дед прекрасно знает, что я сказала, когда тебя не было рядом.

Альбин пожимает плечами и скрещивает руки на груди.

Заметив, что отцы на парковке что-то обсуждают, оживленно жестикулируя, Альбин начинает нервно переминаться на месте.

– Я больше не хочу тебя видеть. Никогда, – говорит он, собираясь уходить.

И он в самом деле прав.

Я успеваю схватить его за руку. Я чувствую его тепло и не отпускаю Альбина.

– Я поехала с тобой в шахту не для того, чтобы снимать фильм. Тогда я еще не знала, что я буду его снимать. Просто так получилось. Я поехала туда потому, что хотела быть с тобой, и потому, что ты заставил меня избавиться от страха, с которым я сама бы никогда не справилась в одиночку. Неужели ты не понимаешь?

Меня прорвало, как реку Торне во время майского половодья. И тут я понимаю, что Альбин совсем не сердится.