Шрифт:
Закладка:
Пряди падали на пол одна за другой… Солнце заглянуло в окно, и они вспыхнули рыжим золотом, словно волшебный ковер под ногами.
— Красота какая… — вздохнула воспитательница и провела жесткой ладонью по стриженой макушке. — Ничего, детка, отрастут… Волосы не зубы…
Оле было уже все равно, когда, стряхнув с простыни последние прядки, ее раздели до трусов, поставили на весы, потом к доске-ростомеру, а потом взяли и унесли куда-то ее домашнюю, нарядную одежду. Взамен тетка в белом халате выдала ей стопку чего-то серого, в вылинявший цветочек, пахнущего хлоркой и карболовым мылом.
Серая майка с вытянутыми плечиками, уродливая блузка на пуговках, черно-серая юбка ниже колена, которая балахоном собралась вокруг тоненького тела. Оля глянула на себя в зеркало и не узнала.
Это была уже не она. Это стояла перед ней знакомая по сказкам девочка-сиротка, которую брали в дом чужие люди для тяжелой работы. Сироток били, их плохо кормили, выгоняли на мороз… И Оля поняла, что реальная жизнь для нее закончилась, и она неизвестно за какие провинности вдруг попала из реальности в злую жестокую сказку…
По ночам ей снились пожары, взрывы, крики, снился Корешок, и Ольга всхлипывала тогда во сне от тоски и нежности… только Никита ей не снился ни разу.
Наверное, сердце ее ожесточилось, в нем не стало больше места для романтической девчачьей влюбленности, потому и Никита не появлялся.
Ольга просила девчонок слушать новости по телику, и потом жадно расспрашивала, что произошло. Она ждала, не скажут ли о том, что пойман виновник московских взрывов. Ей так хотелось самой лично увидеть на экране противное, злое лицо парня с ястребиным носом, который получал на Каланчевке страшный груз… Но время шло, а никто ничего не объявлял… Да похоже, что никто никого и не ловил…
Только сказали в новостях, что, дескать, в Рязанском доме была вовсе не взрывчатка, а обычный сахар. Просто ФСБ проводило учения, проверяло бдительность жителей и отрабатывало мобильность эвакуации.
«Какой сахар? Что за чушь? — хотелось крикнуть Ольге. — Разве сахар горит?» Но она благоразумно молчала. А перед глазами стояли впечатавшиеся в память кадры: тонкая змейка рассыпанного на асфальте перед рязанским домом порошка, бегущий огонек и вспышка… Точно такая же, как и та, на Каланчевке, когда она проверяла содержимое своего пакетика…
— Да просто они не хотят, чтоб паника поднялась, — разумно решили ее соседки по палате, всесторонне обсудив, сколько можно ездить народу по ушам.
А город подумал, а город подумал… Ученья идут…
— дурашливо пропела Оксана.
Ольга помнила, что и в их классе было полное смешение народов, только они по-детски упрощали трудные имена, и девочку Аракси звали Лялей, а мальчика Алимамеда просто Аликом.
В ее родном городе испокон веков все нации жили рядом и успели перемешаться между собой. И чеченцы, и кабардинцы, и ингуши, и осетины, и терские казаки, и грузины, и армяне, и греки, и русские. Из этого смешения кровей получались странные детки, которые говорили по-русски, готовили по-грузински, а обрезание им делали по исламскому обычаю. А бывало, что младенца несли крестить сначала в церковь, а потом вызывали муллу…
Теперь же она с подозрением вглядывалась в каждое нерусское лицо, и черные волосы и смуглая кожа уже заставляли ее относиться к их владельцу с предубеждением.
А в больнице «скорой помощи», да еще в их травматологическом отделении, настоящих москвичей было мало. В основном сюда попадали приезжие или те, кто полулегально работал на рынках. Лечь в больницу они могли, только вызвав «скорую», иначе без полиса их никто дальше дежурной не пустил бы.
Черноглазая Зухра торговала на Выхино зеленью, Оксана — на Черкизовском обувью, из москвичек залежалась только бабушка Петелина, она была одинокая, никто к ней не приходил, а остальных родственники через пару дней, оправившись от шока, переводили в больницу получше.
Веселая Оксана забавляла Ольгу рассказами о том, как легко можно обдурить родную железную дорогу. Ольга думала, что все хитрости сама знает наперечет, ан нет, народ изворачивался и придумывал все новые и новые.
Вот Оксанка живет в Харькове, у нее там дочка в школу ходит. Так неужели она станет платить триста рублей туда да триста обратно, чтоб навестить ребенка в отгулы? Нет… Оксана смекнула, что триста — это от Москвы до Харькова, потому что «заграница». А до российского Белгорода на том же поезде всего сто. А Белгород от Харькова знаете как далеко? Жуть! Целых два часа на электричке… Оксанка и выходит в Белгороде, проделывая за двадцатку остаток пути в пригородном поезде. И так каждую поездку почти четыреста рублей экономит.
А соседка по палате Наташка четко рассчитала, что ей до родной Костромы платить двести рублей невыгодно. Она просится без билета в вагон, называет ближнюю станцию и дает проводнице двадцатку. Потом переходит в следующий вагон и просится уже до Ярославля, а потом в следующем от Ярославля до Костромы. Причем хитрая Наташка выбирает ночной скорый поезд, чтобы контролеры не ходили. Пути скорому всего шесть часов, в каждом вагоне Наташка проводила часа по два, никому не мешает, сидит тихо в коридоре на откидном стульчике.
А богомольную Алену проводники вообще бесплатно по России возят. Она странная, не от мира сего. Ездит по монастырям, то там немного поживет, то сям. А то пешком ходила, пока какие-то свои грехи не замолила.
Ольга слушала их рассказы и диву давалась. Они с Лидкой такие уж хитрые были, такие ушлые, а пассажиры все равно хитрее.
Но большую часть времени она не слушала болтовню товарок по несчастью, а думала. И будущее начинало казаться ей безрадостным.
Машину, которая сбила ее, конечно, не нашли. Немногочисленные свидетели не запомнили номера, а сидевший за рулем ублюдок, вместо того чтобы остановиться, нажал на газ. Раньше Ольга считала это происшествие нелепой случайностью. Ну, вывернул из-за угла какой-то псих, мало ли пьяных по улицам гоняет. А сейчас она задумалась, а может, это не просто так? Может, этот тип караулил именно ее?
Хотя кому она нужна настолько, чтоб ехать за ней в столицу, рыскать там по улицам в поисках ее и сбивать, рискуя быть задержанным?
Никому… только разве что судьбе…
Это она, судьба — судья, видящая внутренним оком сквозь плотную повязку на глазах Фемида. Это от нее невозможно скрыться, это она взвешивает на своих весах Ольгин невольный грех, а в другой руке держит карающий меч. И ждет только
