— Никого не люблю, — закрываю глаза, она серьезно, сейчас, опять меня отшила!!?

Выхожу из машины, со всей дури хлопаю дверью, не могу контролировать степень ярости перемешанную со всем сразу.

Где-то, ведь, подступно пробегает мысль, что Дина может выбежать из машины, оставить меня в полном раздрае, но не могу себя заставить повернуться, все равно стою спиной к автомобилю.

Не знаю сколько проходит времени, точно знаю, что когда пульсация в мозгу больше не давит, и я снова могу воспринимать информацию, поворачиваюсь, не спешно открывая дверцу автомобиля, пересаживаюсь на водительское сиденье.

Мне отчаянно хочется курить. Достаю в бардачке пачку, прикуриваю. Дина сидит, откинув голову на подлокотник, молчит. Хорошо, что ее запал покинуть машину уже не в приоритете.

Я уже успеваю докурить сигарету, как Дина начинает говорить:

— Ты знаешь, наверное, моя любовь к тебе умерла с рождением нашего сына, — мне больно слышать каждое ее слово, заставляю себя не перебивать, борясь с желанием сказать ей, что нихуя она меня не разлюбила, а любит до сих пор. Я отец ее ребенка!

— Я ведь до последнего надеялась и верила, что ты появишься в родильном отделении, куда приезжали на выписку все отцы, — Дина говорит не громко, не истерит, а просто монотонно вспоминает события прошлых лет, скорее всего, желая таким образом объяснить свою позицию, в то время как мне тяжело дается каждое ее откровение

— Когда меня выписывали, я намеренно сидела в палате до последнего, делала вид, что собираюсь, а на деле просто ждала тебя, медлила, не выходила. Я знала, что мама и папа ждут меня внизу, что заберут нас с ребенком, но мне отчаянно хотелось верить в чудеса и ты как в фильмах внезапно появишься на пороге роддома, что может кто-то сказал тебе, что я приезжала в общежитие, когда вы были на военных сборах, искала тебя, мне даже не хотелось, чтобы передали что беременная, просто хотела, чтобы ты именно ко мне приехал, не из-за ребенка, а потому что я нужна тебе, — потом горько усмехается, добавляя, — но чудес не бывает, — она замолкает, а я в очередной раз тянусь к пачке и закуриваю вторую сигарету и выпуская перед собой сигаретный дым, спрашиваю:

— Кто — то из нашей компании знал? — пытаюсь вспомнить имена, лица, общих знакомых с кем мы тогда регулярно зависали в обшарпанных комнатах общежития

— С моего курса только две подружки знали, — чуть запинается, с горечью добавляя, — хотя какие это подружки, которые предлагали избавиться от ребенка, — в твоей комнате тогда Ира была, открыла мне, сказала, что это подло привязывать к себе ребенком, да я и сама понимаю, что это моя зона ответственности, и я не хотела портить тебе жизнь, — сслушаю ее и думаю, мля, ну хоть бы кто слово сказал или намекнул хотя бы. Все как сговорились прямо-таки. Не удивлюсь, что Ирка как-то поспособствовала "игре в молчанку".

Ира, понятно, хуй два она бы сказала, потому что, как я сейчас это вижу, оказалась умнее всех, ловко подстроившись под обстоятельства, женила меня на себе, а я будто и рад тогда был.

Пиздец, я телок на веревке, раз только сейчас понял, что Ирка очень ловко тянула меня за поводок, который набросила на шею почти сразу же, как Дина исчезла.

Пока я прикидываю варианты, Дина продолжает:

— В день выписки, зачем-то вскакивала с кровати и смотрела в окно, наблюдая, как к больнице подъезжают отцы с радостными лицами и цветами, кто-то даже с воздушными шарами, потом непременно дожидалась, как им выносят маленькие свертки, жадно всматриваясь, как какая-то молодая мама, передавая младенца своему мужчине, идет следом, чувствуя поддержку. Я сквозь воздух ощущала счастье этих людей, во мне до сих есть эта уверенность, что в эти моменты роженицы передавая мужьям дитя и есть самые счастливые женщины на свете. А я, ты знаешь, совершила ошибку, я не хотела быть тебе обузой, ты не подумай, я тебе это рассказываю, не потому что в чем-то обвиняю, просто хочу, чтобы ты понял меня и простил за то, что скрыла правду, что испугалась.

— Я ведь тогда в роддоме, умом понимала, что ты не приедешь никогда: не потому, что тебе не нужен ребенок, а потому что тебе не нужна я, — блядь, я точно выкурю всю пачку

— Чуда не случилось, Андрей, я была последней роженицей в палате, зашла медсестра и видя, наверное, мое состояние, утешала, проговаривая слова, которые рикошетом больно отдавали в сердце еще какое-то время спустя, заверяя, что такое бывает, когда муж запаздывает, а она меня поддерживает, потому что так надо, ведь нужно было нужно, чтобы я ушла, предлагая подождать мне в коридоре, параллельно проталкивала впереди себя ведро, чтобы помыть палату и заселять следующих.

— Это я спустя время, думая над ситуацией осознала, эта чужая женщина меня жалела и знала, что никто не придет, потому что за те две недели, что я лежала в палате ко мне ни разу не приходил мужчина, только мама. А я старалась не замечать осуждающих взглядов в свою сторону, и не прислушиваться к шепоту за спиной, когда соседки по палате обсуждали меня, думая что я сплю, я не говорю о словах осуждения, что я «нагуляла» ребенка.

— У меня переболело к тебе ровно в тот момент, когда я спускалась по ступенькам с маленьким свертком в руках и с каждым шагом приближающим меня к выходу я знала, что любви к тебе не остается, когда я дойду до конца коридора, потому что она испаряется с каждым моим шагом в парадному выходу. И уже было не важно, что я шла по ступенькам старенького роддома города Владимира без цветов и меня не обнимали руки любимого мужчины, не заключали в объятия, не целовали нежно и жарко, говоря о том, что рождение сына это самое важное событие. Были только мои родители, которые волновались почему я так долго.

— Во мне тогда что-то сломалось, Андрей, я изнутри высохла, будто старое дерево. И я больше никого не смогла полюбить. Хорошо, что у меня появился новый источник энергии, сын, я перенесла всю любовь на него, — не знаю как держусь, потому что мне очень хуево от ее рассказа, я не понимаю для чего она говорит все это, вспоминая такие, казалось бы, неприятные моменты, а потом понимаю, когда слышу:

— Ты знаешь, Андрей, а ведь нашего сына было просто любить, ведь у него было твое лицо, я направила всю свою безграничную любовь на этого маленького человека, и всегда благодарила тебя, что у меня есть такое счастье. Я никогда не испытывала к тебе ненависти, ведь благодаря тебе у меня есть сын.

Меня, вдруг, накрывает, потому что понимаю, что это вовсе не откровения, и даже не попытка сказать, что я мудак, развив во мне чувство вины, что я во всем виноват, нет, это просто вопль ее отчаяния, возможно она никогда никому о своих страхах не говорила.

Что-то внутри меня надломилось, настолько сильно, что я физически ощущаю каждой клеткой своего тела, как ноет в груди, как будто кто-то вставил мне нож в самое сердце, но не дает умереть, проворачивая несколько раз, чтобы было больнее.

Воздуха не хватает, Дина сейчас вот так простым монотонным диалогом вскрыла во мне самую большую душевную рану. Ведь она все это время давала мне понять, что старается жить, как может, по сути выживала как могла, а я, словно последний мудак, гнул свою линию невзирая на препятствия.