Шрифт:
Закладка:
– Я не хочу, – заставила себя сказать я, вместо того чтобы сделать то, что я делала всю жизнь – покориться, отдаться. Я спрашивала себя, понимает ли он, насколько мне трудно произносить эти слова, понимает ли, что каждая клетка моего тела требует, чтобы я уступила.
– Ну почему? – отозвался он тоном ребенка, которому запрещают играть в видеоигру.
Что тут ответишь?
Почему бы мне сейчас не перепихнуться с тобой, Марк, ведь до тебя было столько других, да и ты сам был одним из них?
Почему раньше я хотела, а сейчас не хочу?
Почему меня тошнит от твоих смешков и улыбочек?
Дело не в том, что мое тело стало больше для меня значить. Просто теперь я сильнее тебя ненавижу.
Меня возмущает, что ты можешь получать от меня удовольствие.
Комик Джон Белуши однажды сказал: «Я приношу столько удовольствия такому количеству людей. Почему я не могу доставить немного удовольствия себе?»
Я не думаю, что ты этого достоин. Не думай, что ты меня достоин.
Я считаю твою маленькую пантомиму дружбы и страсти бездарной и скучной.
Он продолжал ласково гладить меня и целовать в шею, пока я напряженно лежала к нему спиной, безучастно глядя перед собой.
– Почему нет? – снова спросил он.
Я повернулась к нему и увидела, что он улыбается.
Да, он действительно улыбался мне – робкой счастливой улыбкой. Он продолжал меня трогать, и в конце концов я сделала единственное, что могла, чтобы он только угомонился, – занялась с ним сексом.
Я издавала громкие низкие стоны, которые только идиот мог принять за наслаждение. Я целиком сосредоточилась на этих стонах, позволявших хотя бы отчасти высвободить мои ненависть и отвращение. Когда он задвигался быстрее и мне стало больно, я изогнулась назад и с силой впилась ногтями в его бедра.
Опять же, только идиот мог счесть это признаком исступленного наслаждения. Его поскуливание было мне противно.
Я смотрела в потолок, мечтая, чтобы он поскорее кончил. В глазах собирались горячие, бессильные слезы. Я все быстрее подмахивала тазом, мысленно умоляя: кончай, кончай, кончай. Когда он наконец кончил, я откатилась от него и подумала: больше никогда, никогда, никогда.
Я приношу столько удовольствия такому количеству людей. Почему я не могу доставить немного удовольствия себе?
Я уже не впервые подумала, что мужчинам надо запретить вот так уламывать женщин. Сказать мужчине «нет» и без того почти невозможно. Крайне сложно примириться с тем, что тебе могут причинить боль, тебя могут невзлюбить, на тебя могут накричать. Нужно иметь большую силу воли, чтобы заставить себя сказать «нет», если тебя приучили говорить «да», приучили быть сговорчивой, ублажать мужчин.
Стоит сказать «нет», и мужские уговоры становятся невыносимыми. Даже настаивая вежливо или нежно, мужчины все равно не принимают ясно выраженный отказ. Тем самым они говорят: твои желания ничего не значат. Важно то, чего хочу я, а я не хочу чувствовать себя виноватым в том, что тебя принуждаю. Так, может, тебе лучше передумать?
Слащавая настойчивость – это трусость и насилие. Уговаривая другого человека поменять «нет» на «да», ты его обкрадываешь.
Мне не хотелось секса, но я на него согласилась.
Я села на кровати, уставилась на свои бедра. Как обычно, после того как кто-то меня поимел, тело казалось мне изменившимся, более гармоничным. Марк приобнял меня и начал трепаться про свою работу и какие-то музыкальные группы, рассказывать байки, сплетни. Теперь я его слушала без отвращения, он уже не так сильно раздражал меня. Даже удавалось смеяться почти без боли.
3
Когда я сплю с мужчинами, которые мне не нравятся, раздражают меня или внушают отвращение, потому что так проще, я становлюсь такой же мерзкой, как они. Давая им то, чего они хотят, я опускаюсь до их уровня.
Секс с ними меня унижает, мое сопротивление и последующая капитуляция меня унижают. Унизившись, я, по сути, становлюсь ничем не лучше них. И мужчины перестают казаться такими уж невыносимыми.
После этого я меньше их ненавижу, потому что сама превращаюсь в такое же ничтожество.
4
В воскресенье я проснулась рано утром и вышла на балкон проверить электронную почту и покурить. Стоял прекрасный день. Небо было без единого облачка, но в воздухе чувствовалось, что день будет прохладным.
Афины уже преподнесли мне этот дар: здесь я ценила каждый свой день. Я предпочитала жизнь небытию. Мысль о том, чтобы не жить, была абсурдна. В Греции только сумасшедший не будет жить как можно дольше.
«Хочу сегодня поплавать», – подумала я.
Когда Марк проснулся, я поскорее выпроводила его из квартиры, чтобы не упустить самые теплые часы. Ближайший пляж находился в часе езды, и перед выходом я проследила, чтобы он взял с собой книгу.
В трамвае мы сидели в дружелюбном молчании. Мне было жалко его за то, что я так его ненавижу.
На пляже, когда я раздевалась, он сказал, что не очень хорошо плавает, может немного поплескаться, но не хотел бы заплывать далеко.
– Ладно, все нормально, не волнуйся, – резко ответила я.
Мне было плевать, что он может, а что нет.
Я вошла в холодное еще море, поплыла, перевернулась на спину, полежала на воде, глядя в небо, раскинув в стороны руки-ноги, прежде чем поплыть дальше.
Как всегда в море, я чувствовала себя совершенно счастливой. Это единственное место, где я ощущаю тело свободным, моим и использующимся по предназначению. Я невесома, но не ничтожна. В море я всегда уверена в своих движениях. В море я становлюсь тюленем, мой жир, который я обычно ненавижу, тут уместен и нормален, а моя неуклюжесть обращается в гибкость.
Марк вошел в воду, ухая и ежась от холода. Стуча зубами, он улыбнулся и мелкими шажками двинулся ко мне. С минуту он не решался окунуться, потом подгреб ко мне, схватил за руку и потянул к себе, пытаясь обвить вокруг себя мои ноги. Я позволила себя поцеловать, а потом изогнулась, оттолкнулась от него и поплыла прочь.
Отплыв чуть, я обернулась.
Глядя, как он беспомощно и бестолково барахтается в волнах, я в полной мере осознала, сколь невыносимы слабости других людей – по крайней мере, если их не любишь.
Мне вспомнилось, как Киран хотел, чтобы я делала то, чего я не могла или не
