Шрифт:
Закладка:
Первый день ноября – мой день рождения. Мне исполнилось двадцать пять лет.
Желудок сводили спазмы. Губа рассечена и распухла. На коленях и внутренней стороне бедер темнели синяки, между ног кровило, изнутри вытекало семя.
Я была одна.
Держась одной рукой за пульсирующую голову, я подползла к своей сумке, нашарила телефон, поставила на зарядку и тяжело упала рядом.
Я прижалась пылающим разбитым лицом к стене, запах краски, исходивший от нее, напомнил мне о школе.
(В тот момент я вспомнила, каково мне было в школе, как сильно я любила Беа и как мы целыми днями обменивались записками. Мы изо всех сил сдерживали смех, тряслись, багровели и то и дело беспомощно взрывались от хохота над рисуночками, прозвищами и прочей чепухой, пока учителя не выгоняли нас из класса. Вспомнила, что однажды, посреди учебного года, шла домой и буквально молилась, чтобы, вопреки неоднократным угрозам, нас не рассадили, потому что так сильно ее любила.)
Стена успокаивающе холодила распухшее, саднящее лицо, обработанное тем странным печальным парнем.
Я никак не могла понять, откуда они всегда узнают, что мне можно причинить боль.
Даже если я не прошу ни о чем таком, они каким-то образом знают, что в глубине души я желаю боли, готова к ней.
Но как они узнают об этом?
Почему никто ни разу не подумал спросить меня, какой боли я хочу, насколько продолжительной, насколько сильной?
А если бы спросили, смогла бы я ответить?
Я включила телефон.
Десятки пропущенных звонков от Кирана, которые я равнодушно прокрутила, и сообщения от Ноа. Шуточки, грубости, болтовня о том, чем он сейчас занимается, признания, что соскучился.
Ноа.
Мысли о нем придали мне сил в руинах того утра. Здоровый, сильный и счастливый, Ноа смешил меня, давал почувствовать, что никогда не поздно все начать сначала.
Умный, но не зануда, разговоры с ним будили во мне новые мысли, которые ни за что не пришли бы в голову мне самой.
Он знал, чем хочет заниматься в жизни, и получал удовольствие от нее. Хорошо бы очутиться рядом с ним, впитать в себя его уверенность.
Порой мне хотелось его нежности, а порой – его грубости, и мы оба, не спрашивая друг друга, знали, что правильно в тот или иной момент.
Я вспомнила его сонные глаза, нежно смотревшие на меня, точно на заслуженное сокровище, его ленивую улыбку, его абсолютную цельность. Любой, кто хоть немного его знал, понимал, насколько он цельная натура, это проявлялось в каждой его шутке, поцелуе, в каждом возгласе.
В Ноа было столько захватывающего, внутри него все бурлило и кипело, и мне никогда не наскучило бы во всем этом разбираться. С ним всегда было что обсудить, не существовало ни пробелов, ни точек.
Мысли о Ноа успокоили меня, измученное прокуренное горло немного смягчилось, синяки ныли уже не так сильно. Адреналин схлынул, и гнетущий похмельный страх отступил. Если бы только я могла остаться с Ноа сейчас, перебрасываться сообщениями, угадывать его улыбку, когда он читает мои записки.
Он писал, что в январе по меньшей мере на несколько месяцев переедет в Лондон, чтобы записывать альбом с одной группой, а там посмотрит, как пойдет. Не хочу ли я у него погостить?
Хочу ли?
Я немедленно увидела картину.
Торопливые сборы, сердитые крики Кирана, поездка в аэропорт.
Оглушающее ощущение молодости и одиночества, путешествие навстречу новому будущему.
Чистый холодный воздух, обледенелая взлетная полоса, приближающееся здание терминала, радость при виде Ноа и освобождение от всего, что я с собой сотворила.
Удовольствие просто плыть по течению.
Мы все обсудим, поговорим о Киране, о том, что я ошиблась, выбрав такого человека, о том, какая же это боль – пытаться любить кого-то так долго. Ноа убедит меня, что все наладится, позволит мне выплакаться, а потом мы, обновленные, займемся сексом и будем счастливо жить-поживать вдвоем в этом новом месте.
По воскресеньям мы станем ездить в Детфорд и Нью-Кросс, где живут его друзья, жарить на вертеле цыплят и пить дешевую шипучку из «Сейнсбери».
Днем, пока Ноа занят, я буду работать – писать, устроившись в кафе или пабе, а по утрам совершать долгие прогулки по Пекхэм-Рай, до самого Лондонского моста, бродить вдоль реки.
Мы станем вместе ходить на Бродвейский рынок, пробовать всякую вкуснятину, покупать остро пахнущие оливки и пожирать их на ходу. И никаких дел, мы будем просто гулять.
Иногда – не всегда, потому что у меня ведь тоже будет своя жизнь, – я буду ходить на его концерты, чтобы посмотреть, как он играет, на его лицо, в кульминационные моменты искажающееся в странной восторженной улыбке, буду гордиться им и заводиться от интимности его публичности.
Мы не будем одни на свете, потому что он не такой человек, и я даже при всем желании не смогу его приручить. Я буду любить его за экспансивность, открытое сердце, за ненасытный аппетит. Мне не захочется его ограничивать.
По выходным станем выбираться поездом в Кент и долго-долго бродить по пляжам.
(Это же совсем не твое, сказал бы Киран, если бы услышал. Какие еще пешие прогулки? Но в том-то и смысл – я больше не буду прежней собой.)
А может, все пойдет иначе. Возможно, это будет жизнь, которую я и представить не в силах. Что-то совершенно неведомое мне, удивительное.
Еще немного пофантазировав, я почувствовала себя лучше.
Единственный способ вырваться от Кирана живой – отдаться чему-то абсолютно новому, с головокружительной радостью в один миг оставить позади свою жизнь, самое себя.
Но я ведь не знаю Ноа.
Но он всего лишь очередной образ.
Но я не молода и одинока, молодость я обрету лишь на пути к следующему мужчине.
Да, Ноа совсем не похож на Кирана, но я-то все та же.
Как бы мне ни хотелось верить в обратное, я знала, что не изменюсь.
Поначалу, в приступе эйфории от новизны, мне, может, и покажется, что я смогла сбежать от себя, но рано или поздно иллюзии рухнут – и скорее раньше, чем позже: проблемы Ноа с алкоголем, аналогичные моим, его редко всплывающая в разговорах, но существующая подруга, его влечение к каждой встречной.
Это будет бегство с отчаянием, а не с радостью, бегство от прошлого, а не навстречу будущему.
Нет, это не выход. Это все не кончится, пока я сама не положу ему конец.
