— Нет, дитя мое, никак нельзя, — смягчая жесткость отказа виноватым тоном, сказал Иван Васильевич. — Посуди сама: явиться с женой без приглашения в совершенно незнакомый дом... Неудобно, душенька.

— Но ты потом мне все расскажешь?

— Ну конечно!

Вытирая жесткой от крахмала салфеткой губы, Турчанинов вылез из-за стола, глянул на часы и вновь засунул в жилетный кармашек.

— Я, наверное, запоздаю, так ты, голубка, не тревожься. Живет он далеко, на окраине Лондона. Я еще в Париже узнал его адрес: Финчлей‑род, двадцать один, вилла «Петербург».

— «Петербург»? Какое странное название.

— Наверно, сам дал, — сказал Иван Васильевич, надевая парадный, проглаженный после дороги сюртук. Осмотрел себя в зеркало, расчесал волосы.

Окинув мужа с головы до ног заботливо-проверяющим взглядом — все ли в порядке, — Надин подала новый, купленный в парижском магазине цилиндр, предварительно пройдясь щеточкой по серому ворсу. Маленькие нежные руки поправили галстук.

— А знаешь, борода тебе идет, — сказала Надин.

ФИНЧЛЕЙ-РОД, 21

Кэбмен, не слезая с козел, сунул полученные шиллинги в карман, щелкнул бичом и покатил дальше. Шум колес затих. Турчанинов остался один у ворот.

С невольным волненьем и любопытством огляделся он. Высокая каменная стена, усыпанная сверху битым стеклом, в ней решетчатые ворота, рядом калитка. Калитка заперта. Сквозь железные прутья ворот виден в глубине небольшой двухэтажный коттедж, весь в зеленых завесах плюща, кое-где проглядывает камень стены. Самый обычный английский коттедж, отделенный от улицы разросшейся листвой тенистого садика.

Так вот где жил человек, олицетворяющий собой потаенный гнев, заветные думы, надежды и мечты всей угнетенной России; человек, как равный с равным разговаривавший от имени порабощенного, безгласного народа с самодержцем всероссийским!..

Калитку в ответ на турчаниновские звонки — один и другой — открыл маленький подвижной человечек без шапки, с широкой смуглой лысиной, окаймленной остатками густых черных волос. На англичанина никак не походил — живые черные глаза, черные от небритой бороды щеки. Турчанинов спросил, дома ли господин Искандер и можно ли его видеть.

— Мосье дома, — ответил привратник на плохом французском языке. — Как прикажете доложить?

Турчанинов вручил визитную карточку и, следуя за провожатым, направился к дому, куда вела выложенная кирпичом дорожка.

Лысый человечек шел впереди не по годам легко и проворно, размахивая руками. Как после узнал Иван Васильевич, обязанности привратника он совмещал здесь с обязанностями повара. Звали его на французский манер — Франсуа, но в действительности был это итальянец, эмигрант, в свое время воевавший под знаменами Гарибальди.

Запомни же, Иван Васильевич, все, что видишь сейчас перед собой, все, что слышишь. Ведь ради того, чтобы увидеть и услышать это, ты и совершил сложное, и сухопутное и морское, путешествие на берега туманного Альбиона.

Каждую мелочь запомни. И кирпичную дорожку, по которой, мимо тенистых старых вязов, ведет тебя гарибальдиец к заросшему плющом коттеджу. И деревянную лестницу на второй этаж. И простой, просторный деловой кабинет, в котором ты очутился: почти посреди комнаты большой письменный стол, заваленный бумагами, газетами, книгами; черный кожаный диван и несколько таких же мягких кресел; широкий шкаф с корешками толстых книг за стеклом; обязательный для английского жилища камин, где холодная зола накопилась серой горкой.

А прежде всего, разумеется, запомни встретившего тебя хозяина.

Вот он: величественная голова с длинными, закинутыми назад темно-русыми волосами, с высоким лбом, с глазами необычайно блестящими, выразительными, играющими, с широким русским носом, с короткой, торчком стоящей бородой. Невысок ростом, большеголов, плотен, даже со склонностью к полноте. Голос звучный, почти резкий, привыкший к ораторству, движения быстрые, энергичные. Темный, хорошо сшитый сюртук с костяными пуговицами, черный галстук повязан артистическим бантом, широкие светлые панталоны.

Так вот он каков!

Приветливый вид, с каким встретил его господин Искандер, выйдя навстречу из-за письменного стола и крепко, по-дружески, пожав руку, ободрил Турчанинова. Преодолев некоторое замешательство, но все еще запинаясь, он представился как только что приехавший в Англию петербуржец, охваченный почтительным желаньем лично познакомиться с тем, чье имя...

— Всегда, всегда рад видеть соотечественника, — с живостью перебил его хозяин. — Вот, кстати, тоже наш компатриот, — представил он ражего, весьма полнокровного господина с пробритым в пышной бороде подбородком, что сидел на диване, держа в руках лощеную шляпу. Несмотря на купленный в дорогом лондонском магазине костюм, выглядел он чистокровным русаком. Слегка привстав и не называя фамилии, господин обменялся с Турчаниновым сдержанным поклоном.

Искандер усадил Ивана Васильевича и, продолжая прерванный его появлением разговор, приветливо обратился к бакенбардисту:

— Так я вас слушаю, сударь.

Тот не заставил просить себя дважды и с воодушевленьем вновь повел речь — бойкий, шумный, самодовольный краснобай, видно нигде не теряющийся. Он с жаром принялся уверять хозяина, что отнюдь не ретроград, упаси боже, что примчался сюда, в Лондон, покинувши российские медвежьи углы, лишь потому, что обуреваем священным желаньем выразить свое горячее сочувствие современным идеям. И вообще таких, как он, передовых людей, у них, в Симбирской губернии, немало. Взять к примеру хотя бы его соседа Захара Степаныча или свояка Антона Лукича.

— Это все, доложу вам, золотой наш Александр Иванович, люди благородные, свободомыслящие, да‑с! — разливался господин с бакенбардами. — Такими людьми вся губерния наша может гордиться. И если бы правительство ценило благородство, давно бы они важные места занимали в государстве. Но у нас, как вы и сами изволили уже выразиться, больше на низкопоклонстве можно выехать... Вот, например, наш исправник — уж вы его отделайте в «Полярной звезде», вам за это весь уезд благодарен будет. Мне даже поручено просить вас об этом. Человек развратный, жену свою бьет. Проиграл в карты прокурору четыре рубля и не платит...

Хозяин слушал. Слегка склонив набок красивую гривастую голову, подогнув под себя одну ногу и выставив обтянутое бархатной жилеткой брюшко, он сидел в кресле и слушал с серьезным, заинтересованным видом. Однако — показалось Турчанинову — нет-нет да и мелькала в глазах смешливая блесточка.

Тут распахнулась дверь и в кабинет влетела девочка лет пяти.

— Olja, Olja, um gottes willen! Comm zuruk![24] — донесся ей вдогонку всполошенный женский голос.

Но девочка —