— От всей души вам этого желаю.

Шедшие впереди Лиам и Джейн — они были слишком далеко, и мы не слышали, о чем они беседуют, — на секунду остановились и оглянулись на нас. Оба посмотрели на нас с одинаковым выражением, будто трезво оценивая что-то, прежде чем прийти к некоему выводу. Затем они развернулись и пошли дальше.

— Но если позволите говорить с вами откровенно, как друг…

Он схватил мою руку, затянутую в перчатку, и прижал ее к сердцу, отчего мое собственное сердце совершило кульбит.

— Прошу, только так со мной и говорите.

— Я призываю вас соблюдать умеренность в отношении и еды, и напитков. Я не намекаю на обратное — отнюдь, — но ваша печень испытала сильное потрясение. Она всегда будет вашим слабым местом. Вам следует сильно ограничить употребление жирного мяса, крепкого спиртного и вина.

Я искоса взглянула на него, желая узнать, как он это воспринял. Однако с равным же успехом я могла бы велеть ему обвязать шнурком большой палец или пить настойку молотых жемчужин и улиток; исходивший от меня медицинский совет имел примерно тот же вес — в первую очередь потому, что я была женщиной и по определению ничего в этом не понимала. Хотелось бы мне хоть как-нибудь ему действительно помочь. Он производил впечатление человека, беспечно гуляющего по краю обрыва, и я снова ощутила смесь жалости и вожделения, вогнавшую меня в ступор в тот вечер, когда я спасла Фанни от удушения.

Он лукаво мне улыбнулся.

— А как насчет чая?

— Никакого вреда. Только польза.

— Стало быть, я могу со спокойной душой пригласить вас с братом выпить с нами чаю во вторник. Утром того же дня Кассандра уедет с Эдвардом в Гемпшир, и нашей оскудевшей компании не помешает взбодриться.

Я обрадовалась этому приглашению, но, когда мы прибыли туда, выяснилось, что повод был надуманный: никто в доме на Ханс-плейс не нуждался в приливе бодрости. Джейн и Фанни пребывали в дурашливом и веселом настроении — такими я их еще не видела, — они сидели по обе стороны от мистера Хейдена (Лиам устроился напротив) и, то и дело взрываясь смехом, тихо переговаривались, склоняясь друг к другу и едва не соприкасаясь носами, как пони, прежде чем вновь пуститься в очередную словесную крайность. Их беседа доносилась до меня лишь урывками, но я догадывалась, что обсуждают они мистера Кларка и Карлтон-хаус: Джейн наконец-то назначили дату визита туда.

Я втиснулась в угол — с одной стороны стояла арфа, которую взяли напрокат для Фанни, с другой сидел Генри. Разговор зашел о великолепном рауте в Берлингтон-хаусе, который клуб Уайта устроил там в честь окончания войны с Францией. Как выяснилось, на год раньше, чем следовало, — в тысяча восемьсот четырнадцатом. Из писем Джейн Остен я знала, что Генри побывал там.

— Я прочитала в газете, что раут обошелся в десять тысяч фунтов. Это правда?

— О! Не имею понятия. Очень жаль, что в статье сделали акцент на столь вульгарном аспекте.

Как странно, подумала я, что банкир считает вопрос стоимости чего-то вульгарным, а не интересным. Возможно, это служило частичным объяснением тому, почему дела у него шли неважно.

— Мне запомнилось чувство, что никогда прежде я не видел такого количества счастливых людей в одном месте.

— Небезосновательно. Победа над Бонапартом — это ведь заслуга целого поколения, не правда ли? Вашего поколения.

— Я имею к ней мало отношения, скорее мои братья — морские капитаны.

— Надеюсь, однажды я смогу с ними познакомиться и поблагодарить их за службу королю и отчизне.

— Вы познакомитесь с Фрэнком, он сейчас в Чотоне. А вот Чарльза придется подождать. — Он ненадолго умолк. — Не прозвучит ли неблагодарно, если я скажу, что уже скучаю по нему?

— По вашему брату Чарльзу?

— По Бонапарту.

— Не то чтобы неблагодарно. Скорее, непатриотично.

— Но мне не хотелось бы, чтобы он вернулся — сбежал из ссылки, снова возглавил армию, — о нет.

— Даже французы вряд ли мечтают о подобном счастье.

— Однако Фрэнку и Чарльзу уже не терпится снова отправиться на войну: в мирное время карьеру быстро не сделаешь, а медаль тем более не заслужишь.

— В мирное время стоящие выше них рангом умирают недостаточно быстро?

Он рассмеялся.

— Мисс Рейвенсвуд! Вы даже хуже, чем Джейн!

— Мечтала бы я быть хоть вполовину так умна, как она.

— Она — единственная в своем роде. — Он мельком взглянул на нее. — Но вы правы. Секрет продвижения по службе заключается в умении выстоять там, где умирают другие. И, разумеется, в удаче — особенно в отношениях с начальством. — Он обвел взглядом комнату, и его сияющие глаза вернулись ко мне. — За пределами фронта работает тот же принцип, разве что в менее драматичной форме. Никто не возвращается домой, продырявленный пулями и с колотыми ранами. По крайней мере, с ранами осязаемыми. — Он снова примолк и огляделся; нетрудно было догадаться, что он задумался о собственном банке.

— Бесспорно. Такой желанный мир — и как трудно к нему привыкнуть. Если учесть, что произошло с ценами на зерно… — Я осеклась. Леди вряд ли было уместно заводить разговор о ценах на продукты.

Он печально вздохнул.

— Это сильно затронуло мои предприятия. — Его предприятия? С чего бы ему обсуждать со мной свои финансы? Не подводит ли он разговор к просьбе о займе? Но с таким вопросом он скорее обратился бы к Лиаму. — Ситуация сейчас выглядит плохо, но я уверен, что хороший исход все еще возможен.

Для банка? Пришел мой черед вздыхать. Бедный Генри. Бедный обреченный неунывающий Генри.

Вот только если… Я спасла Фанни от смерти. Возможно, я сумею спасти и его банк. Зачастую банкротство упиралось в утрату доверия в той же мере, что и в бедственное денежное положение; своевременное вливание средств вполне могло исправить положение. Крах банка означал не только личное разорение Генри, но и потерю всего того, что братья вложили в его дело. Благодаря их поддержке на плаву держался и Чотон-коттедж, поэтому банкротство отразилось и на жизни Джейн; оно считается одним из потрясений, спровоцировавших дебют ее смертельной болезни. Возможно, помощь его банку купит ей еще пару лет жизни, пусть даже это будет значить, что я не успею поставить ей диагноз. Хватит ли ей этого времени, чтобы закончить «Сэндитон»? Если мы и так уже нарушили поле вероятностей, то нам, возможно, стоит выжать из ситуации максимум: мы можем выступить в качестве сил добра и станем героями для всего семейства Остенов.

Генри заговорил снова:

— Я не решаюсь сказать вам главного, когда надо мной висит этот дамоклов меч. И все же, зная, что вы вскоре покинете Лондон, я должен это сделать.

Но он не сказал. Он надолго замолчал —