достаточно. Чтобы выжить в этом веке, будучи женщиной, и не утерять при этом рассудок, необходимо было относиться ко всему со здравой долей скептицизма — этому она научилась, еще не успев достигнуть совершеннолетия. В этом плане я сильно от нее отставала — впрочем, она всем нам дала бы фору, правда?

— Позже, — ответил Лиам. — Мы с радостью вам все покажем, но не за чаем. На сегодня, пожалуй, достаточно сильных впечатлений.

— Но расскажите же, мисс Рейвенсвуд, — попросила Кассандра, — где вы такому научились?

И тогда с тем же самым вопросом в глазах на меня уставились все присутствующие, за исключением Лиама, который, не зная, куда направить взгляд, потупился в пол. Я задумалась. Где я могла такому научиться?

— Моя старая няня, — начала я, — однажды проделала со мной то же самое, когда я, будучи десяти лет от роду, вдохнула леденец. Помнишь, Уильям?

В улыбке Лиама я прочитала облегчение.

— Как такое забудешь? А потом ты донимала ее, пока она не обучила тебя этому приему. Она сказала, что это такая же тайна народа ашанти, как заговор на козье молоко, чтобы то не прокисало…

— Последнее, правда, не работало…

— …и эликсир от разбитого сердца, — закончил Лиам, и я заволновалась, не слишком ли далеко мы зашли в своей импровизации.

Повисшую после его слов тишину нарушила Джейн:

— Доводилось ли вам пробовать эликсир в действии, сэр?

— Ни разу, — сказал он, и беседа вернулась в нормальное русло.

Но после случившегося я почувствовала некую перемену. Возможно, произошла она только во мне: неделями я шила сорочки, попивала чай и наблюдала, как Лиам флиртует с Джейн, — и вот наконец-то совершила что-то полезное. К моему изумлению, Кассандра подсела ко мне и принялась негромко рассказывать о том, каких усилий ей стоит держать мадам Бижен в узде и как не щадит себя Джейн, проводящая все время за гранками «Эммы». По словам Кассандры, только она и не давала относительному кавардаку в доме на Ханс-плейс превратиться в пущий хаос. Я улыбалась и соглашалась с каждым ее словом, а Генри с довольным видом наблюдал за нами.

Эдвард, едва сдерживая слезы после случившегося, отвел Лиама в сторонку и завел с ним долгий и, судя по виду, весьма серьезный разговор, который завершился сердечным рукопожатием.

— Ну так что тебе сказал Эдвард? — спросила я, как только мы сели в экипаж и двинулись в сторону дома.

— Что ж, — ответил Лиам опасливо, будто собирался сообщить дурную новость, — похоже, он пригласил нас погостить в Большом доме в Чотоне.

Я взвизгнула от восторга и подпрыгнула на сиденье. Лиам поморщился и кивнул в сторону Уилкокса, который правил каретой.

— Но это же здорово. Он сказал, когда нас ждет? — шепотом спросила я и замолкла. — Или он просто из вежливости предложил?

— Сказал, что скоро заедет к нам с визитом и мы обсудим детали. — Лиам уронил голову в ладони, словно вымотался, изображая доктора Уильяма Рейвенсвуда. — Он хотел подарить тебе лошадь.

Я почувствовала, как из меня рвется наружу смешок — словно чих или оргазм, — и подавила его, помня об Уилкоксе.

— Что-что он хотел?

— Он долго объяснял, что у него есть красивая кобыла, которая, по его мнению, должна подойти женщине твоего роста. — Мне показалось, что Лиам тоже едва сдерживает смех.

— Шетлендский пони, что ли?

— Я сказал ему, что лошадей нам хватает, но мы еще не видели Англии и с радостью бы выбрались из Лондона, и спросил, не знает ли он кого-нибудь, кто сдает дом в приятной, на его вкус, местности. И вот тогда он настоял на том, чтобы мы приехали в Чотон, и сказал, что поможет нам подыскать собственное жилье, если нам понравится в Гемпшире, но сначала мы должны погостить у него.

— То есть жить мы будем всего в нескольких домах от Джейн Остен.

И от писем. И от «Уотсонов».

Я все еще переваривала эту новость, когда Лиам сказал:

— Он безумно хотел как-то отблагодарить тебя за спасение жизни Фанни. — Повисла пауза — лошадиные копыта гулко стучали по Слоун-стрит, слабо освещенной мерцающими фонарями и непривычно тихой, хотя час еще был не поздний. — Ты ведь спасла ее, да? Она бы умерла, если бы не ты?

Поняв, к чему клонит Лиам, я с тревогой посмотрела на него. Как мне самой это не пришло в голову?

— Отнюдь. Она выйдет замуж за баронета, родит девятерых детей и доживет до 1882 года.

— То есть она спаслась бы и без твоей помощи.

— Видимо, да, — медленно произнесла я, вспомнив момент, когда Фанни схватилась за горло. — У тебя другая теория?

— Возможно, подавилась она из-за того, что там были мы. Наше присутствие ее смутило.

— То есть мы стали и источником проблемы, и ее решением?

— Звучит складно. — Он задумался. — Впрочем, я в это не верю.

— Хочешь сказать, что мы нарушили поле вероятностей.

Лиам уперся ладонью в лоб.

— Похоже на то, да?

Я уставилась в окно на Лондон, проносившийся мимо, и мысленно вернулась в серые коридоры Королевского института узкоспециальной физики. В каком же восторге я была, когда оказалась там, как предвкушала отправление в 1815 год. Была ли я готова к тому, что может случиться нечто подобное? Раньше мне казалось, что да, но, столкнувшись с такой ситуацией, я поняла, что нет, я была совсем к этому не готова.

В спальне Норт помогла мне переодеться в ночную сорочку и уложила мне волосы: большую часть заплела в свободные косы, а обрамлявшие лицо пряди накрутила на папильотки. Обычно я получала удовольствие от этих минут — времени, отведенного только мне, возможности понежиться в лучах чужой заботы — и от умиротворяющего присутствия Норт. Но она, видимо, уловила мое напряжение и спросила, не случилось ли чего.

После моего краткого рассказа о том, как Фанни чуть не задохнулась, она поцокала языком.

— Так вы жизнь ей спасли, мисс! Это уже вторая на вашем счету только на моей памяти. — Она все еще занималась моими волосами, и перед нами было зеркало. Наши взгляды встретились в отражении — в моем стоял вопрос. — Том. Что бы с ним стало, не выкупи вы его у того человека? Думаете, долгая у них жизнь — у мальчишек-трубочистов?

Я отвела глаза.

Норт закончила работу и ушла, а я еще долго сидела за туалетным столиком. Я вспоминала о Фанни — как она выглядела, когда задыхалась, и о моем приемыше — как я обнаружила его тем утром в гостиной. О монетках, украденных у меня из ридикюля в мой первый же день в Лондоне. Деньги были подвижной субстанцией — через сколько рук они успели пройти за это время, сколько жизней изменить?

Но вмешательством могло стать и нечто менее драматичное. Само наше присутствие здесь изменило ход