руку женщине. Она запирает за мной дверь на два засова и вешает цепь, а я остаюсь стоять в коридоре. Здесь гораздо прохладнее, чем в её квартире, среди теней, собравшихся, несмотря на окна в обоих концах коридора. Где-то внизу в здании громко спорят люди и раздаётся собачий лай. К тому времени, как я спускаюсь по лестнице и выхожу на тротуар, уже начинают мигать уличные фонари.

КОНЕЦ

5

Пока Абалин читала «Русалку бетонного океана», я решила отправиться на прогулку. Наверное, я не смогу внятно объяснить, почему, но мне показалось неправильным оставаться в квартире, пока она читает мой рассказ. Я боялась, что это может вызвать у неё дискомфорт. Мне не хотелось, чтобы она подумала, будто я пытаюсь заглядывать через её плечо, нетерпеливо ожидая реакции. Я решилась показать ей свой рассказа не для того, чтобы она объявила, понравился он ей или нет и хорошо ли он написан. Я даже не уверена, что дело в том, поняла она его или нет. Возможно, я решила сменить пластинку и открыть ей одно из своих слабых мест в качестве акта искупления за всё, что наговорила ей накануне в комнате для рисования. Она всего лишь беспокоилась обо мне, а я набросилась на неё за это. Мы не поругались, нет, но между нами определённо пролегла какая-то тень. Возможно, я надеялась, что, если позволю ей прочитать «Русалку бетонного океана», то ущерб, который я нанесла нашим отношениям, будет восстановлен. Да, я помню, что ранее рассказывала, будто мы с Абалин никогда не ссорились, не препирались и не кидались гадкими словами, не причинив при расставании друг другу зла, о котором сожалели бы потом всю жизнь.

Частенько я говорю такие вещи, которые мне хотелось бы считать правдивыми, словно, если отпустить их в мир, они обретут это качество. То есть выдаю желаемое за действительное. Это магическое мышление, неотъемлемая часть моего болезненного рассудка. Я говорю то, что не соответствует действительности, потому что мне хочется, чтобы это было правдой. Так поступают только лжецы и глупцы. Как могла бы сказать Энн Секстон: «Вера – это не предмет первой необходимости».

Я чётко понимаю, что имею в виду.

Так или иначе, я прошлась от Уиллоу-стрит до парка, Тренировочного комплекса Декстера, который давным-давно уже никто не использует для тренировок. Там я принялась бродить между деревьями и собирать жёлуди, каштаны и ржавые пробки от бутылок, раскладывая их по карманам. Я поймала себя на том, что считаю шаги, и попыталась вспомнить, не пропустила ли время приёма лекарств. Затем я перешла Декстер-стрит и потопала на восток, добравшись до пересечения с Поухатан, прежде чем вернуться наконец домой. На ходу я считала окна проплывающих мимо домов. И старалась избегать взглядов тех немногих прохожих, что встречались мне на пути.

Вернувшись домой, я застала Абалин на кухне за приготовлением кофе. Она хлещет кофе днями напролёт. Раньше я не встречала никого, кто пил бы столько кофе, сколько она в себя заливает. Но, кажется, это никак не отражается на её способности спать и на нервной системе. Я сказала ей, что всё это время была дома, хотя она, конечно же, слышала звук хлопающей входной двери. Затем я присела на диван, где она оставила номер «Массачусетс Ревью» с моим рассказом.

Из кухни раздался голос Абалин:

– Хочешь обсудить его?

– Ты имеешь в виду мой рассказ?

– Ага. Но если не хочешь, то не будем.

Я уставилась на обложку журнала, где красовалась фотография, сделанная в заброшенной, полуразрушенной классной комнате. Там повсюду валялись перевёрнутые столы и стулья, а на стене сиротливо висела школьная доска, на которой было написано: «Вот я. А вот и я». Стены и крыша были испещрены дырами, обнажавшими штукатурку и строительные планки.

– Хорошо, давай, – сказала я. А потом спросила, понравилось ли ей, хотя до этого обещала себе, что не буду этого делать.

Абалин обошла стойку, отделяющую кухню от гостиной, с огромной кофейной кружкой в руке, которую притащила вместе с остальными своими вещами. Подойдя, она села рядом со мной на диван, оставив между нами номер «Массачусетс Ревью».

– Я думаю, что он печальный и ужасно мрачный, – призналась она. – Не то, что я обычно читаю, когда остаюсь наедине с собой. Но это действительно ни туда ни сюда. В целом, прочитав этот рассказ, мне захотелось узнать, почему ты больше не пишешь. Если бы я умела так хорошо писать, Имп, я бы обязательно продолжала.

– Ты и пишешь. Строчишь свои рецензии.

– Ты серьёзно не видишь разницы? – усмехнулась она, отхлебнув дымящегося чёрного кофе. Не дождавшись моего ответа, она продолжила: – Я создаю контент. Мне платят, чтобы я просто заполняла пространство, вот и всё. Я рассказываю гикам и всяким ботаникам, что думаю о видеоиграх, а они в основном не обращают на меня внимания, а то и того хуже.

– Я даже не перечитывала этот рассказ с тех самых пор, как поставила в нём точку. Я предпочитаю писать картины. Мне в голову приходят разные истории, и время от времени я заставляю себя сесть и перенести их на бумагу. В основном только потому, что Розмари нравились мои рассказы. Но за этот рассказ я получила всего лишь пятьдесят долларов. Мне проще зарабатывать деньги своими картинами. Они продаются гораздо дороже. Ну, я имею в виду свои «поточные» картины, те, что покупают курортники летом.

– Те картины для отдыхающих – как мои игровые обзоры, – сказала Абалин. – Штамповка на автомате, чисто ради денег. Ты ведь понимаешь, что это не имеет никакого отношения к искусству, и не притворяйся, что дело обстоит иначе. Ты сама мне это говорила.

– Да, – согласилась я, – говорила, – и вдруг поняла, что не хочу обсуждать «Русалку бетонного океана» и даже жалею, что дала Абалин её прочитать. Я пожалела, что я вообще решила показать ей этот рассказ. Внезапно мне показалось, что мой акт искупления непропорционален тому злу, которое, как мне казалось, я совершила накануне.

Я уже было собиралась сменить тему, рассказать ей, возможно, о своей прогулке или показать собранные каштаны и пробки от бутылок, когда Абалин вдруг произнесла:

– Знаешь, после этого мне захотелось кое о чём тебя спросить.

– После чего?

– После прочтения твоего рассказа, – вздохнула она, шутливо закатив свои синевато-зелёные глаза, и сделала ещё один глоток кофе.

– Разве не лучше пить его с молоком и сахаром? – указала я на кружку.

– Только когда мне хочется молока и сахара, – парировала она. – Когда я хочу чёрного