чтобы объясниться с пациентами-англичанами. Французского Молли поначалу совсем не знала, но все быстрее училась подбирать нужные слова и фразы, и хотя еще не могла вести беседу по-французски или хотя бы понимать разговоры монахинь между собой, но уже способна была разобраться в том, что происходит в палате.

Мало-помалу, вначале под строгим надзором, сестра Элоиза стала поручать Молли менять повязки легкораненым, чтобы дать ей набраться опыта: научиться тщательно обрабатывать раны и накладывать повязку, а затем аккуратно и надежно бинтовать. Молли все схватывала на лету, руки у нее были ловкие, и во время перевязки она весело болтала с пациентами, стараясь отвлечь их внимание от болезненной процедуры. Другие сестры милосердия, в большинстве своем француженки, не могли так непринужденно беседовать с ранеными англичанами, и Молли все чаще и чаще занималась ими, оставляя заботы о французских раненых их соотечественницам.

Однажды, помогая принимать новую партию раненых, Молли увидела среди них Гарри. Сначала она подумала, что ей, должно быть, померещилось. Она помогала сестре Элоизе, как всегда, закутанной поверх рясы в огромный белый передник, обрабатывать рану только что поступившему с фронта солдату. Молли держала таз с теплой водой, и тут ее взгляд упал на новые носилки у самой двери палаты. На них лежал без движения не кто иной, как ее кузен, Гарри Кук из Чарлтон Амброуз! Она пристально вгляделась сквозь полумрак позднего вечера, чтобы убедиться, что перед ней действительно Гарри, его лицо — изможденное, заросшее многодневной щетиной, покрытое пылью и грязью. Сестре Элоизе пришлось резко прикрикнуть на нее, чтобы снова привлечь ее внимание к работе: таз, который она держала в руках, накренился и едва не опрокинулся.

— Простите, сестра, — пробормотала Молли на своем ломаном французском, — но этот человек… — она замялась, не зная, как сказать «двоюродный брат», и наконец договорила: — …из моего дома.

Сестра Элоиза поняла из этих неуклюжих слов достаточно. Кивнув на пациента, которого они умывали, она сказала:

— Мы уже почти закончили. А теперь попросите Пьера положить на стол вашего друга.

Пьер, санитар, осторожно уложил раненого, впервые за несколько недель относительно чистого, на свободную кровать. Затем склонился над неподвижной фигурой на носилках и поднял ее на стол, где каждого раненого по возможности приводили в порядок, прежде чем уложить в постель в ожидании прихода доктора. Еще один раненый, сидевший на полу у двери, тоже в грязной солдатской гимнастерке с отрезанным рукавом и с заскорузлой повязкой на руке, тут же поднялся на ноги.

— Это мой товарищ, Гарри, — сказал он. — Гарри Кук. Ему ногу разворотило, гниет теперь.

У него у самого лицо было серое — не то от боли, не то от усталости, — глаза красные, щеки запавшие. Он протянул было руку, будто хотел помочь Пьеру, но снова опустил ее, когда здоровенный санитар с легкостью закинул Гарри на стол.

— Что он говорит? — спросила сестра Элоиза.

— Говорит, что это его друг — son ami, — ответила Молли. Она повернулась к раненому. — Не волнуйтесь, — мягко сказала она ему. — Гарри теперь в надежных руках. Доктор будет здесь через минуту, а пока мы постараемся как можем, чтобы Гарри стало полегче. — Она улыбнулась солдату и добавила: — А вы как? Рука сильно ранена?

Солдат устало покачал головой:

— Нет, я-то жить буду. Гарри вы сейчас нужнее. Я подожду.

Он вновь тяжело опустился на пол, и Молли видела, как он закрыл глаза, прислонился к стене и мгновенно уснул.

Гарри Кук был совсем плох. От мышц бедра остались одни ошметки, кость раздроблена на мелкие осколки. Когда они сняли с него остатки брюк и повязку, на скорую руку наложенную каким-то усталым врачом на перевязочном пункте, в нос ударил такой тошнотворный запах гниющей плоти, что Молли с Пьером невольно отшатнулись. Сестра же Элоиза словно не замечала отвратительной вони: она продолжала не спеша, методично срезать грязную одежду, пока изуродованное тело не предстало перед ними. Теперь его можно было помыть, отогреть и уложить в постель в ожидании доктора.

Одного взгляда на ногу раненого сестре Элоизе было достаточно, чтобы понять, что ее придется ампутировать, и немедленно: только тогда у Гарри Кука, возможно, еще останется какой-то шанс выжить. Она пристально наблюдала за Молли: ей хотелось знать, как та справится с заботой о раненом, который ей так близко знаком. Но Молли, в первый миг непроизвольно отпрянувшая в ужасе, уже совладала с собой и стояла, распрямив плечи, с новым тазом горячей воды и сухими теплыми полотенцами наготове. Одобрительно взглянув на нее, сестра Элоиза сделала Гарри укол морфия и принялась за работу: нужно было сделать все возможное для этой очередной жертвы войны.

Пока они смывали с Гарри кровь и грязь, Молли глядела на его обнаженное тело, и в голове у нее мелькнуло воспоминание: в последний раз она видела Гарри Кука голым, когда им обоим было лет по шесть и они купались в речке возле дома. В тот день она получила трепку от матери — не за то, что промочила одежду, а за то, что сняла ее и плескалась в воде голышом, как деревенские мальчишки.

«Как давно это было, — подумала она, — и как далеко…»

Когда пришел доктор Жерго, сестра Элоиза направила его к Гарри Куку в первую очередь, рассказав все, что могла, о его ране, теперь хотя бы поверхностно промытой и прикрытой легкой простыней. Сестра Элоиза не видела смысла мучить человека перевязкой, если ее все равно придется снимать не позднее чем через час.

— Бедняга и так еще натерпится, если выживет, — пробормотала она и ласково взяла Молли за руку. — Ваш друг очень плох, — сказала она. — Будут делать операцию, но может оказаться поздно. У него гангрена.

Молли кивнула, различив знакомые слова: «плохо», «операция» и «гангрена».

Доктор Жерго распорядился перенести Гарри в операционную в главном здании монастыря, и, проводив глазами носилки, на которых его вытаскивали из палаты, Молли заставила себя переключить внимание на других — тех, кто в ней нуждался. Друг Гарри по-прежнему сидел, привалившись к стене. Пока он спал, они занимались остальными. Наконец настала его очередь, и Молли осторожно разбудила солдата. При ее прикосновении он сразу же вскинулся и заозирался кругом, силясь вспомнить, где находится.

— Ваша очередь, — сказала Молли и протянула руку, чтобы помочь ему. Однако он, словно не видя этого, начал подниматься сам. Поняв его упрямое желание обойтись без помощи, Молли убрала руку и отвернулась — будто бы взглянуть, все ли в порядке в палате, а на самом деле — чтобы не видеть,