— О… у… у-у-у!

С ее губ сорвался душераздирающий крик — эхо прошлого, мучительная реакция на долго подавляемый ужас и отчаяние.

— Вы подчиняетесь мне. Вы в глубоком сне и полностью мне подчиняетесь, Джинджер. Я требую, чтобы вы ответили мне, Джинджер.

По ее телу прошла дрожь, гораздо более сильная, чем прежде.

— Я требую, чтобы вы мне ответили. Где вы, Джинджер?

— Нигде.

— Где вы?

— Меня нет нигде. — Дрожь внезапно прекратилась. Она осела в кресле. Страх растаял на ее лице, которое смягчилось, расслабилось. Тонким, лишенным всяких эмоций голосом она сказала: — Мертва.

— Что вы говорите? Вы не мертвы.

— Мертва, — повторила она.

— Джинджер, вы должны сказать мне, где вы находитесь и как далеко во времени ушли, должны сказать о черных перчатках, о той первой паре черных перчаток, о которых вспомнили, увидев перчатки на руках человека в кулинарном магазине. Вы обязательно должны мне рассказать.

— Мертва.

Пабло, стоявший на коленях рядом с креслом Джинджер, вдруг понял, что у нее очень поверхностное дыхание. Он взял ее руку и поразился, насколько она холодна, сжал запястье в поисках пульса. Слабый. Очень слабый. Приложив в испуге пальцы к ее горлу, он ощутил медленное, слабое сердцебиение.

Чтобы не отвечать на вопросы, Джинджер, казалось, ушла в сон гораздо более глубокий, чем ее гипнотический транс, — может быть, в кому, в забвение — и не могла слышать его требовательного голоса. Никогда прежде Пабло не сталкивался с такой реакцией. Неужели Джинджер силой воли могла вызвать собственную смерть, чтобы только не отвечать на вопросы? Память блокирует травматические переживания — такое часто встречается; он почитывал журналы по психологии и встречал там рассказы о психологических барьерах на пути к воспоминаниям, но эти барьеры можно было убрать, не убивая субъекта. Безусловно, ни одно воспоминание не могло быть настолько ужасным, чтобы человек предпочел смерть возвращению к случившемуся. Но сейчас, прижимая пальцы к горлу Джинджер, Пабло чувствовал, как пульсации становятся все более слабыми и неравномерными.

— Джинджер, слушайте меня! — взволнованно сказал он. — Вы не должны мне отвечать. Больше не будет никаких вопросов. Вы можете вернуться. Я не настаиваю на ответах.

Казалось, она нерешительно остановилась на краю какого-то ужасного обрыва.

— Джинджер, слушайте меня! Больше никаких вопросов. Я перестал задавать вопросы. Клянусь вам! — После долгих пугающих колебаний он ощутил незначительное увеличение частоты пульса. — Меня больше не интересуют черные перчатки и ничего вообще, Джинджер. Я хочу вернуть вас в настоящее и вывести из транса. Вы меня слышите? Пожалуйста, услышьте меня. Пожалуйста. Я закончил задавать вам вопросы.

Частота пульса резко увеличилась, потом сердцебиение стабилизировалось. Дыхание тоже стало нормальным. Услышав успокаивающий голос Пабло, она быстро вернулась в нормальное состояние. Ее щеки снова порозовели.

Менее чем через минуту он вернул ее в 24 декабря и вывел из транса.

Она моргнула:

— Ничего не получилось? Вам не удалось меня загипнотизировать.

— Вы были под гипнозом, — сказал он дрожащим голосом. — Под очень глубоким гипнозом.

— Вы дрожите, Пабло, почему вы дрожите? Что пошло не так? Что случилось?

На этот раз она сама пошла на кухню и налила им обоим бренди.

Позднее, у дверей квартиры Пабло, выходя к такси, которое он вызвал для нее, Джинджер сказала ему:

— Не представляю, что это могло быть. Ничего настолько ужасного со мной никогда не случалось, я уверена. Ничего настолько плохого, чтобы я предпочла умереть, лишь бы не раскрывать этого.

— В вашем прошлом есть что-то очень травматичное, — сказал Пабло. — Происшествие, в котором участвовал человек в черных перчатках и с «темным стеклянным лицом», по вашим словам. Возможно, похожий на него мужчина вызвал у вас панику на Стейт-стрит. Это происшествие скрыто в вас очень глубоко… и вы, кажется, любой ценой хотите сохранить его в тайне. Я и в самом деле думаю, что вы должны рассказать доктору Гудхаузену о случившемся сегодня и позволить ему действовать, исходя из этого.

— Гудхаузен слишком традиционен, слишком нетороплив. Мне нужна ваша помощь.

— Я не пойду на такой риск — снова вводить вас в транс и задавать вопросы.

— Если только во время своих исследований вы не встретите похожего случая.

— Не стоит на это рассчитывать. За пятьдесят лет я прочел немало книг по психологии и гипнозу и никогда не сталкивался ни с чем подобным.

— Но вы поищете, правда? Вы обещали.

— Посмотрим, удастся ли что-нибудь найти, — сказал он.

— И если вы обнаружите, что есть действенный метод преодоления такой вот блокировки памяти, вы опробуете его на мне.

Джинджер была озадачена, но зато ее беспокойство уменьшилось — она волновалась сильнее, когда входила в квартиру Пабло Джексона. По крайней мере, все сдвинулось с мертвой точки, хотя пока не было понятно, в каком направлении. Они обнаружили проблему, таинственный травматичный опыт, и хотя не узнали никаких подробностей, но поняли, что опыт имел место: темная форма, ожидающая исследования. Со временем они найдут способ пролить на нее свет, и, когда проблема обнаружится, Джинджер поймет причину своих фуг.

— Расскажите все доктору Гудхаузену, — повторил Пабло.

— Все свои надежды я возлагаю на вас.

— Вы чертовски упрямая, — сказал старый иллюзионист, покачав головой.

— Нет, просто настойчивая.

— Своевольная.

— Просто решительная.

— Acharnement![19]

— Я вернусь в «Бейвотч» и посмотрю, что значит это словечко. Если это оскорбление, то вы пожалеете, когда я вернусь в четверг, — поддразнила она его.

— Не в четверг, — сказал он. — На исследование уйдет больше времени. Я не буду вас гипнотизировать, пока не найду информацию о похожем случае, не отыщу чужие методики и не удостоверюсь, что они успешны.

— Ладно, но если вы не позвоните в пятницу или субботу, я, вероятно, приеду снова и ворвусь к вам. Помните, вы — моя последняя надежда.

— Я ваша последняя надежда… за неимением лучшего.

— Вы недооцениваете себя, Пабло Джексон. — Она поцеловала его в обе щеки. — Буду ждать вашего звонка.

— Au revoir.

— Шалом.

Садясь в такси, она вспомнила один из любимых афоризмов отца, который, словно свинцовый груз, потянул ее на дно, сводя на нет новообретенную плавучесть: «Перед наступлением темноты всегда особенно светло».