На каждом шагу теперь встречаются черные экипажи, и все в городе перешептываются о новых арестах и людях, обратившихся в дым, пропавших навеки. К семнадцати годам Вера учится различать в толпе тех, в чьей семье тоже кого-то арестовали. Сутулые плечи, потупленные глаза – эти люди старались казаться мельче и незначительней. Незаметней.

Именно так выглядит и Вера. Она больше не рассматривает себя в зеркале, думая, как бы понравиться юношам.

Она просто пытается пережить день. Встает рано утром и надевает мешковатое черное платье. Ей теперь не до нарядов, не волнуют ее ни ужасные туфли, ни разномастные носки. Она варит кашу сестре, которая превратилась в бледную Верину тень, и маме, которая почти перестала что-либо говорить. Едва ли не каждую ночь они слышат, как мама плачет. Вера много месяцев тщетно пыталась ее успокоить. Но мать безутешна. Как и все они.

Так они и живут, стараясь делать все, что поможет им продержаться. Вера с утра до ночи работает в королевской библиотеке. День за днем, приходя в комнаты, пропахшие пылью, кожей и каменной кладкой, она предает последнюю мечту отца – мечту о том, чтобы она стала писательницей; Вера сдает ее, будто просроченную книгу, и довольствуется тем, что сочинили другие. Когда выпадает минутка, она забивается в угол и погружается в чужие истории и стихи, но это случается лишь изредка и длится недолго. Она помнит, что за ней всегда кто-то следит. Арестовывать стали даже детей: так вымогают признания у родителей. Вера боится, что однажды черный экипаж с тремя троллями снова появится у их дома и заберет ее – или, хуже того, Ольгу или маму. Только ночью, слушая, как рядом посапывает сестра, Вера позволяет себе вспоминать о том, кем однажды мечтала стать.

Лишь в эти минуты, в безмолвной темноте, когда сквозь щели в оконных рамах проникает холодный зимний ветер, она думает о Саше и о поцелуе, за которым последовали слезы.

Она пытается забыть об этом, но хотя от Саши уже много месяцев не было даже весточки, у нее не выходит.

– Вера? – шепчет из темноты Ольга.

– Я не сплю, – отвечает она.

Ольга тут же придвигается к ней.

– Мне холодно.

Вера обнимает Ольгу и прижимает к себе. Она знает, что нужно что-то сказать ей, приободрить. Таков ее долг как старшей сестры – долг, к которому Вера подходит серьезно, но сейчас она слишком устала. Сил у нее так мало, что нечем делиться.

Наконец она встает и торопливо одевается. Убрав длинные волосы под платок, она заходит в промозглую кухню, где на печке стоит кастрюля с водянистой кашей.

Мама уже ушла, даже раньше обычного. Каждое утро она еще затемно идет на работу на королевский продовольственный склад, а вечером возвращается домой бесконечно уставшей, сил у нее едва хватает на то, чтобы поцеловать дочерей на ночь и отправиться спать.

Вера разогревает для сестры кашу, подсластив ее медом, и несет завтрак к кровати. Не говоря ни слова, они приступают к еде.

– Сегодня пойдешь? – спрашивает Ольга, собирая с тарелки остатки каши.

– Да, сегодня, – говорит Вера. Она говорит так каждую пятницу с тех пор, как арестовали отца. Добавить ей нечего, и Ольга это знает. Надежда слишком хрупка, и ее лучше держать при себе, поэтому, не говоря ни слова, они одеваются на работу и вместе выходят из дома.

На улице ощерила зубы зима.

Вера поднимает ворот повыше и устремляется вперед, согнувшись, преодолевая ветер. Снежинки обжигают щеки. На замерзшей реке у прорубей скрючились рыбаки. На перекрестке пути Веры и Ольги расходятся.

Пару мгновений спустя Вера слышит вдалеке рев драконов, и на улицу въезжает экипаж, особенно черный на фоне снегопада и белокаменных домов их обнесенного стеной королевства. Вера ныряет за сугроб в тень обледенелого дерева.

Кого-то сейчас арестуют, чья-то семья будет разрушена, но Вера думает лишь об одном: слава богу, пока не мы. Она ждет, пока экипаж скроется из виду, и только тогда встает. Чувствуя, как метель царапает щеки, она запрыгивает в трамвай и уносится на другой конец города – в место, которое знает теперь как свои пять пальцев.

Задержавшись перед входом во Дворец правосудия, она расправляет плечи. Затем отворяет тяжелую дверь и заходит. Первое, что она видит, – шеренга женщин в шерстяной одежде и валенках. Пытаясь согреться, они хлопают руками в варежках и медленно продвигаются вперед.

Два часа проходят как будто в тумане, и наконец наступает очередь Веры. Собравшись с духом и выпрямив спину, она приближается к сверкающему мраморному столу. За ним на возвышении восседает гоблин со змеиными глазами золотистого цвета; его бледное, оплывшее лицо напоминает тающий воск.

– Фамилия, – хрипит он.

Она называет фамилию, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Муж? – спрашивает гоблин, и его голос напоминает шипение в тишине.

– Отец.

– Документы.

Она пододвигает бумаги через холодный стол, смотрит, как гоблин накрывает их тощей волосатой лапой. Ожидая, пока он изучит документы, она собирает все свое мужество. Вдруг у него в списках значится ее имя? Вдруг они как раз ее поджидали? Приходить сюда раз за разом все опаснее – по крайней мере, так говорит мама. Но прекратить Вера не может. Эти вылазки – единственная надежда, которая у нее осталась.

Гоблин возвращает ей бумаги.

– По вашему делу ведется следствие, – говорит он и гаркает: – Дальше.

Она бредет прочь, слыша, как за спиной пожилая женщина занимает ее место и спрашивает о муже.

Гоблин сообщил хорошую новость. Ее отец жив. Его еще не сослали в Пустошь… и не приговорили к тому, что гораздо хуже. Скоро Черный князь осознает ошибку, поймет, что папа не изменник.

Вера поднимает воротник и выходит на холод. Если она поторопится, то еще успеет на работу к полудню.

Вера приходит к гоблину каждую пятницу. Его ответ неизменен. «Ведется следствие. Дальше».

И вдруг мать объявляет, что они должны переехать.

– У нас нет выбора, Вера. – Она сидит, сгорбившись, за кухонным столом. Этот год не прошел для нее бесследно, отпечатался новыми морщинами на лице. Она курит дешевую папиросу, не замечая, что пепел сыплется на деревянный пол. – Нам придется съехать с квартиры, тут мы больше не можем жить.

Вера хочет поспорить с матерью, как спорила раньше, но та права, да и ночами в квартире ледяной холод, потому что не могут купить достаточно дров.

– Где же мы