С 1839 года М. Муравьёв на долгие двадцать лет становится начальником Межевого корпуса и попечителем Константиновского межевого института. М. Муравьёв встает во главе работы по топографическому изучению огромнейшей страны мира — России, устроению земельных владений помещиков и крестьян. Под его руководством Константиновский институт превращается в одно из ведущих высших учебных заведений империи, из которого сейчас выросли Институт Геодезии и картографии и Институт землеустройства.

М. Муравьёв был одним из инициаторов создания в 1845 году Русского географического общества, одного из старейших в мире, и стал его вице-председателем. Причем в вопросе о русской географии ему пришлось изрядно пободаться с иностранцами, которых по-прежнему было много на русской службе и в науке. Муравьёв стоял во главе той группы географов, которая отстаивала мысль, что надлежит заниматься, прежде всего, изучением России.

В первые годы царствования Александра II происходит бурный карьерный взлет М. Муравьёва. Он встает во главе департамента уделов, а с 1857 года назначается ещё и министром государственных имуществ, управлявшим огромными казенными землями и государственными крестьянами. М. Муравьёв был одним из важнейших деятелей при подготовке освобождения крестьян.

С декабристской молодости М. Муравьёв был убежденным антикрепостником. Однако на крестьянскую реформу он смотрел глазами прагматика — нужно было не просто эффектно освободить крестьян и отдать им часть земли, а нужно было сделать так, чтобы не разорилось русское дворянство, по-прежнему остававшееся кузницей военных, управленческих и образовательных кадров. А самих крестьян нужно было побудить заниматься хозяйством, улучшать урожайность, создавать прибыль.

Михаил Муравьёв был противником того прекраснодушного варианта реформы, к которому подталкивал императора его либеральный брат Константин Николаевич, которому Александр III потом сказал: «Ты составил несчастье царствования моего отца». По этой схеме все получалось красиво: крестьян торжественно освобождаем, землю для них выкупает (а частично отбирает за долги) у помещиков государство, но не всю (а крестьяне-то считали всю землю своей), при этом мужики становятся должниками выкупных платежей государству и начинают из-за этого на власть злиться, не слишком занимаясь своим хозяйством и рассчитывая, что царь платежи спишет (как, в итоге, и случилось).

М. Муравьёв предлагал иной вариант. Освобождение крестьян идет постепенно и без громких жестов. Землю мужики выкупают у помещиков сами, тем самым у крестьян появлялся стимул повышать производительность труда. В выигрыше при муравьёвском варианте оказывались и крестьяне, и помещики, но такая схема не подходила для «рекламы». Она не предполагала никаких торжественных манифестов.

«Константиновцы» развернули против М. Муравьёва настоящую кампанию «чёрного пиара». Его называли реакционером, крепостником; именно тогда в его травлю впервые включился А. Герцен, чей нелегальный листок до польского мятежа пользовался большим влиянием в верхах и его клали на стол даже лично государю. Жёсткого борца с коррупцией Муравьёва начали обвинять в этой самой коррупции.

Апофеозом этой грязной кампании было опубликованное в «Колоколе» стихотворение Н. Некрасова «Размышления у парадного подъезда». Некрасов жил как раз напротив «дома с кариатидами» на Литейном, где располагался дом возглавлявшегося М. Муравьёвым Департамента Уделов. Некрасов описывает вымышленного чиновника, живущего в этом доме — мол он и спит поздно, и лентяй, и обжора, и картежник, и волокита. Да к тому же «наш не любит оборванной черни».

Все понимали, что это открытое нападение на М. Муравьёва. И это была клевета от начала и до конца. М. Муравьёв был трудолголиком, он вставал в полвосьмого, весь день работал, принимал докладчиков и просителей, и отправлялся спать лишь в два ночи по требованию доктора. Ни к каким порокам и светской жизни склонен не был, и верхом удовольствия для него было выкурить трубку. Все, кто работал с М. Муравьёвым, восхищались его умом, предусмотрительностью и четкостью распоряжений.

Но клевета делала свое дело, в 1862 году Михаил Николаевич был отставлен со всех постов, расстались с государем они весьма скверно. Однако вскоре императору пришлось снова призвать Муравьёва к власти, на сей раз, чтобы спасти Россию от казавшегося неминуемым расчленения, которым грозил ей вновь вспыхнувший польский мятеж.

Муравьёв и вешатели

В 1863 году, вскоре после освобождения в России крестьян, в эпоху Великих Реформ в Польше начался новый мятеж. Россия казалась слабой целью. Только что поляки видели, что империя потерпела унизительное поражение в войне со всей Европой и верили, что англичане и французы вновь за них вступятся. В реформируемой России во всю развивалось революционное движение, в печати бесновались добролюбовы и чернышевские, из-за границы лил яд иноагент Герцен, живший на деньги Ротшильдов, но не брезговавший и польскими субсидиями. В мае 1862 года в Санкт-Петербурге начались ужасающие пожары, устроенные революционерами: были сожжены «Новая Голландия» и Апраксин двор.

Казалось, что Россию ткни — развалится. Тем более что первоначально на польские выступления царь ответил умиротворительным жестом, прислал в Варшаву наместником своего брата, Константина Николаевича, вождя российских либералов, про которого недоброжелатели шептались, что он сам хочет стать польским королем. Наместник проводил политику уступок, и поляки были уверены, что им всё сойдет с рук.

В ночь с 10 на 11 января 1863 года была произведена атака на казармы русских войск сразу в десяти городах. В резне погибли 30 солдат, 400 были ранены. По всей Польше и Западному краю начали формироваться банды, которые зачастую возглавляли дезертировавшие из русской армии офицерыполяки, как Сигизмунд Сераковский.

Появились «жандармы-вешатели», терроризировавшие русских крестьян, священников и помещиков: не угодил мятежникам — в петлю. Часть этих жандармов составляли… польские ксендзы, не считавшие зазорным марать себя кровью.

«Была одна помещица, графиня Забелло, имевшая мужество и силу воли не покоряться подпольному польскому Жонду. На усадьбу этой несчастной женщины перед рассветом налетели повстанцы, сняли люстру в гостиной и на её место повесили хозяйку дома, — вспоминал один из военных начальников при М. Муравьёве, князь Н. Имеретинский. — Одному пленному армейскому солдату повстанцы распороли кожу на груди, вывернули её на обе стороны, да еще приговаривали: „Вот, ты был армейским, а теперь гвардейцем! Жалуем тебе лацкана!“».

Особенно жестокой была война между поляками и русскими старообрядцами, во множестве жившими в Ковенской губернии. Скажем только в одну ночь бандой ксендза Мацкевича у околицы Ибяны вблизи Каунаса было повешено после истязаний 11 человек старообрядцев.

Польской пропаганде и понадобилось с таким остервенением раскручивать герценовский мем про «МуравьёваВешателя» именно потому, что нужно было отвлечь внимание публики от жандармов-вешателей.

Поляки пользовались общим сочувствием «прогрессивных кругов» в России, призывавших покончить с оккупацией. Пономарь революции А. Герцен в своем «Колоколе» визжал, подстрекая поляков убивать «гадких русских солдат», а офицеров призывал дезертировать,