Наведя лоск на двадцать стажерок, редакция «Мадемуазели» опросила каждую, по результатам чего при закрытых дверях решили, кто кого возьмет на стажировку, если еще не выбрали. Внутри редакции бытовало мнение: несмотря на популярность программы и финансовый успех августовского «студенческого» выпуска, приглашенные редакторы скорее мешают, а не помогают его делать. В процессе собеседования Дженет Барроуэй [38] нашла всех, кроме редактора рекламного отдела Иды Макнил, славными – и, разумеется, именно Макнил взяла ее стажироваться; эти ньюйоркцы престранные люди, подумала Дженет. В тот же день Дженет пригласили в отель «Дрейк» с Пэт Уивер, редактором отдела «Карьера и профессия», где она съела «шикарное филе палтуса по-французски за три доллара с лишним, кофе за пятьдесят центов и мороженое за семьдесят». За все заплатила редакция, заверила она мать.

Однако Нью-Йорк, несмотря на бытность «шумным и влажно-душным» [39], не разочаровал. На второй день, пройдясь от «Барбизона» на 63-й и Лексингтон до 45-й улицы и Бродвея, Дженет «так впечатлилась», что описывала его, запыхавшись, перечисляя достопримечательности: «Видела Сакс, Бонвит Теллер, Тиффани, Ай. Миллер, Центральный вокзал, Таймс-сквер, ООН, РКО, Арк… Бродвей, Бродвей и еще раз Бродвей». Спустя несколько дней после той вечерней прогулки она заметила на Бродвее переходившего улицу певца Гарри Беллафонте: «Просто красавец!» [40] А когда Дженет впервые сходила на воскресную службу в знаменитый и роскошный Собор Святого Патрика на Пятой авеню, впечатлений стало и того больше [41]: она описывала пышную церемонию в присутствии «15 000 женщин в шубах», «некрасивые массивные колонны», «3 % эмоций, 91 % РЕЗУЛЬТАТИВНОСТИ и 5 % капитализма и наверняка 1 % религии. Если бы это видел Иисус, его бы стошнило…». От пристального взора Дженет не укрылись недостатки и Музея современного искусства. Пока ей не прислали денег из дома, она сидела на диете под названием «Наешься на два доллара в день»: выяснилось, что это выполнимо, если быть аккуратной; оттого-то она так взъелась на плату за вход в размере полутора долларов, из-за которой рисковала остаться без обеда.

Пегги и Джоан, жившие по соседству в конце длинного коридора и очень дружные, не сопровождали Дженет в этих вылазках. На самом деле, они не особенно нуждались в обществе остальных. Гейл Грин нашла, что Джоан Дидион «вечно чего-то боялась, сильно или не очень». Пегги ЛаВиолетт любила ходить в офис «Мадемуазель» рано утром и в одиночестве [42], медленно бредя по 57-й улице – вотчине дорогих арт-салонов, пока не доходила до «Безупречной женщины» – магазина одежды, открытого после Первой мировой войны, чей владелец полагал, что «лучше меньше, чем больше», и отказывался выставлять на витрине всякие «побрякушки, оборки, блестки и бусины». Пегги останавливалась и глазела, и ко времени, когда она приходила в офис, даже если делала это сильно заранее, модели уже сидели в вестибюле, желая, чтобы их хорошенько рассмотрели, и надеясь быть выбранными для съемки. Однажды, когда Пегги ждала у лифтов, внезапно появились люди из секретной службы, а за ними – президент Трумэн. «Эй, Гарри, как оно?» – раздалось отовсюду. «Нормально!» – помахал в ответ тот.

Пол главного вестибюля номера 575 по Мэдисон-авеню был из бежевого мрамора, а лифты в холле отделаны латунью в стиле ар-деко, с изысканно украшенными металлическими каркасами [43]. В отдалении располагалась небольшая кофейня с табуретами и крошечными столиками; там можно было заказать себе обед, и официант привезет его на тележке тебе в офис. На этаже «Мадемуазель» в некоторых кабинетах стояли кондиционеры, так что жаркими летними днями оттуда не хотелось уходить. Сами кабинеты были скудно обставлены, без особенных украшений, с жалюзи на окнах. Большинство сидели в кабинках, и только у редакторов ранга Б.Т.Б., Сирилли Эйблс и Риты Смит, были настоящие кабинеты с дверями. Художественный отдел располагался рядом с редакторским, что было необычно – рядом с окнами, что обеспечивало естественный свет. Все приглашенные редакторы – если не фотографировались для августовского номера или не ходили на тщательно координируемые обеды с рекламодателями – работали; во всяком случае, пытались. Дженет Барроуэй числу к седьмому июня писала домой [44], что устала писать скучные статейки, которые потом рвались в клочья редакторами, и что на самом деле «все приглашенные редакторы» чувствуют себя одинаково бесполезными. И утопают в нерастраченных своих устремлениях, не узнанных редакторами «Мадемуазель», точно неразделенная любовь.

По вечерам, в номерах с голубыми покрывалами и занавесками в цветочек, они прибегали к последнему средству: становились студентками колледжа, как бы им ни хотелось стать чем-то большим. Пегги читала в постели, поедая крекеры и сыр. Нелюбительница вечерних променадов, она чаще других оказывалась в своем номере в десять вечера, когда горничная в первый раз приходила проверять, все ли вернулись: Пегги вычеркивалась как присутствующая. Но для отсутствующих проверки продолжались вплоть до пяти утра. Джоан гуляла допоздна чаще, принимая приглашения ото всех и всюду. Если, когда она возвращалась, в комнате Пегги все еще горел свет, она развлекала ее рассказами о том, как провела вечер.

В один такой вечер Джоан влетела в ее комнату – Пегги никогда прежде не видела ее такой: «точно она вся пылала огнем».

– Я тут познакомилась кое с кем! – объявила Джоан. И пояснила: южанин, католик, женат.

– Идеально, – протянула Пегги.

«Идеальным мужчиной» оказался Ноэль Парментел [45], писатель и «анфан террибль», позже способствовавший публикации первого романа Джоан «Беги, река». Однажды, уже позже, во второй приезд Джоан в Нью-Йорк, она пообещала отвести его на вечеринку, где будут «новые лица» – старые ему успели наскучить [46]. Когда они вошли, Ноэль рассмеялся: «Из пятнадцати присутствующих я уже переспал с пятью женщинами и не должен денег только двоим из мужчин». В самом деле, если кому из мужчин удалось бы проникнуть дальше вестибюля барбизонской твердыни – это был бы Ноэль Парментел.

* * *

Джоан захотела проводить с ним и другие вечера, так что Пегги оставалось открывать Нью-Йорк в одиночестве. Она часто ходила ужинать в кофейню «Барбизона» или в ресторан напротив, на 63-й, с патио прямо на уровне улицы. Всякий раз, когда Пегги приглашали поужинать, она предлагала именно этот ресторан. Для Пегги заведение олицетворяло Нью-Йорк – такой, каким она себе его и представляла: скатерти в красно-белую клетку, равнодушные официанты обслуживают нетерпеливых клиентов, пробующих себя в новой, нью-йоркской ипостаси. Весь Нью-Йорк пил коктейли «Манхэттен» и огромные порции мартини, а баклажаны с пармезаном на ужин на всем протяжении Третьей авеню стоили всего доллар.