нежелательных частей своей личности. Стремясь к «цельности» и в то же время опасаясь угрозы потери идентичности, некоторые молодые люди переживали такие мощные вспышки гнева, что в безотчетном припадке агрессии могли наброситься на других. Поведение Оппенгеймера и трудности, которые он испытывал в 1925–1926 годах, во многом подтверждали правильность этого утверждения. В поисках прочной идентичности он с головой ушел в теоретическую физику. Однако шрамы не рассосались до конца. По наблюдениям физика и историка науки Джеральда Холтона, «некоторый психологический ущерб так и не был преодолен, не в последнюю очередь ранимость, которая пронизывает личность, словно геологический разлом, и при очередном землетрясении обязательно выйдет наружу».

Бернфельд иногда рассказывал о конкретных историях болезни. Подражая своему учителю Фрейду, он читал лекцию без бумажки, куря одну сигарету за другой. «Бернфельд — один из самых красноречивых ораторов, кого я встречал, — вспоминал другой психоаналитик, доктор Натан Адлер. — Я был весь внимание — не только из-за того, что он говорил, но и как. Его речь приносила эстетическое наслаждение». Оппенгеймер был единственным физиком в группе. Многие запомнили, что он проявлял «невероятный интерес» к психоанализу. Роберт всегда сочетал интерес к физике с любопытством к психологии. Достаточно вспомнить жалобу Вольфганга Паули Исидору Раби в Цюрихе на то, что Оппенгеймер «похоже, считает физику досугом, а психоанализ — истинным призванием». Метафизика по-прежнему пользовалась у него приоритетом. Поэтому с 1938 по 1941 год Роберт находил время для участия в семинарах Бернфельда, чья учебная группа в 1942 году превратилась в Институт и общество психоанализа Сан-Франциско.

Увлечению Оппенгеймера психологией способствовали его пылкие, нередко взбалмошные отношения с Джин Тэтлок, ведь она, в конце концов, готовилась стать психиатром.

Не входя в состав группы, Джин тем не менее лично знала многих ее членов и позднее в процессе обучения сама прошла психоаналитическое обследование у доктора Бернфельда. Меланхоличная и углубленная в себя, Тэтлок делила с Робертом одержимость сферой подсознания. К тому же для такого политического активиста, как Оппенгеймер, решение изучать психоанализ под руководством марксиста-фрейдиста не выглядит случайным.

Некоторым из старых друзей, в особенности Эрнесту Лоуренсу, неожиданный всплеск политической активности Оппенгеймера пришелся не по душе. Лоуренс с готовностью сочувствовал преследуемым родственникам друга, однако сам считал, что события в Европе не касаются Америки. Он то же самое говорил и Оппи, и его брату: «Ты слишком хороший физик, чтобы лезть в политику». Такие вещи, полагал Лоуренс, должны быть уделом тех, кто в них разбирается. Однажды он вошел в радиационную лабораторию и увидел, что Оппи написал на доске: «Вечеринка с коктейлями у Броди в поддержку испанских лоялистов, приглашаются все». Лоуренс уставился на объявление и, кипя от негодования, стер его с доски. В его глазах политическая деятельность Оппи была досадной помехой.

Глава девятая. «[Фрэнк] вырезал его и отправил»

Мы оба [Шевалье и Оппенгеймер] одновременно были и не были [членами Коммунистической партии]. Как хотите, так и понимайте.

Хокон Шевалье

Двадцатого сентября 1937 года Юлиус Оппенгеймер скончался от сердечного приступа в возрасте шестидесяти семи лет. Роберт понимал, что Юлиус растерял былую живость, однако внезапная смерть отца стала для него потрясением. После смерти Эллы в 1931 году у Юлиуса сложились близкие, доверительные отношения с сыновьями. Он часто навещал обоих, и нередко друзья Роберта становились его друзьями.

Восемь лет экономической депрессии несколько сократили состояние Юлиуса. Но даже на момент его смерти, поровну поделенное между Фрэнком и Робертом, оно составило внушительную сумму в 392 602 доллара. Ежегодный доход от наследства давал братьям в среднем десять тысяч долларов сверх того, что зарабатывали они сами. Однако, проявив свойственную ему раздвоенность чувств в отношении семейного богатства, Роберт немедленно завещал свою долю имущества Калифорнийскому университету на стипендии аспирантам.

Братья Оппенгеймеры всегда были чрезвычайно близки. У Роберта возникали тесные отношения со многими людьми, но ни с кем не были так глубоки и прочны, как с родным братом. Их переписка 1930-х годов отражает эмоциональную насыщенность, нехарактерную для братьев, тем более для братьев с восьмилетней разницей в возрасте. Письма Роберта нередко звучали так, словно их написал не старший брат, а отец. Временами тон старшего брата принимал раздражающе-покровительственный оттенок, хотя Фрэнк и без того стремился подражать Роберту. Фрэнк терпеливо сносил слова и поступки волевого старшего брата и лишь много лет спустя признался, что «юношеская нахрапистость… не покидала моего брата чуть дольше, чем следовало».

Фрэнк и Роберт были друг на друга похожи и непохожи одновременно. Младший Оппенгеймер ни у кого не вызывал неприязни. Он был копией Оппи без острых углов, обладал не меньшими талантами, чем старший брат, без резкости последнего. «Фрэнк — приятный, милый человек», — отзывалась о нем физик Леона Маршалл Либби, дружившая с обоими братьями. Она называла Фрэнка «дельта-функцией». Эта математическая функция, используемая в физике, равна нулю везде, кроме одной точки, где она обращается в бесконечность, а ее интеграл по любой окрестности этой точки равен единице. Фрэнк располагал неисчерпаемым запасом доброй воли и хорошего настроения. Роберт сам много лет спустя признал: «Как человек он лучше меня».

Одно время Роберт пытался отговорить Фрэнка от выбора физики в качестве главного призвания. Когда Фрэнку было тринадцать лет и он явно вознамерился идти по стопам старшего брата, Роберт написал ему: «Я сомневаюсь, что книги по теории относительности принесут тебе удовольствие без изучения основ геометрии, механики и электродинамики. Но если ты решил попробовать, труд Эддингтона — лучшее из того, что написано для начинающих. <…> И последний совет: постарайся как следует разобраться, обстоятельно и искренне, пока не будешь полностью удовлетворен в том, что тебя больше всего интересует, потому как, только научившись это делать, только поняв, как это трудно и приятно, ты сможешь по достоинству оценить более грандиозные вещи вроде теории относительности и механистической биологии. Если ты думаешь, что я неправ, без колебаний скажи мне об этом. Я всего лишь рассуждаю на основе своего куцего опыта».

К моменту поступления в Университет Джонса Хопкинса в Балтиморе Фрэнк был полон решимости доказать, что сделан из того же теста, что и брат. Подобно Роберту, он был всесторонним эрудитом, любил музыку, но, в отличие от него, очень хорошо играл на музыкальном инструменте — флейте. Фрэнк регулярно выступал в университетском квартете. Однако главной страстью юноши была физика. Учась на втором курсе, Фрэнк встретился с братом в Новом Орлеане, где оба присутствовали на ежегодной конференции Американского физического общества. После