«на каждом шагу демонстрировал преклонение перед внутренней и внешней политикой Советского Союза». Иногда Фрэнк умел быть резким. Одного коллегу, впоследствии передавшего их разговор ФБР, он обозвал «неисправимым буржуа, лишенным сочувствия пролетариату».

Роберт не воспринимал всерьез коммунистические связи брата. Помимо членства в партии у Фрэнка было много других увлечений. «Он страстно любил музыку. У него было много друзей совершенно некоммунистического толка. <…> Лето он проводил на ранчо. Он не мог быть в эти годы очень активным коммунистом», — делал вывод Роберт.

Вскоре после вступления в партию Фрэнк завел привычку приезжать на машине в Беркли, ночевать у брата и рассказывать ему новости. «Я был не на шутку расстроен», — свидетельствовал Роберт в 1954 году, не объясняя, чем именно его расстроил сделанный Фрэнком выбор. Членство в Компартии бесспорно было связано с некоторым риском. Однако в 1937 году либералы Беркли не смотрели на него косо. «Членство в Коммунистической партии, — свидетельствовал Роберт, — не считалось — и, возможно, зря — великим преступлением против государства или позорным делом». И все-таки администрация Калифорнийского университета, вне всяких сомнений, враждебно относилась к любым связям с КП, а Фрэнк стоял в самом начале академической карьеры. К тому же в отличие от Роберта у него не было в университете постоянной должности. Если решение брата расстроило Роберта, то, скорее всего, потому, что, на его взгляд, Фрэнк необдуманно поспешил взять на себя слишком серьезное обязательство или же попал под влияние радикально настроенной жены. Несмотря на собственное политическое пробуждение, Роберт принципиально не желал вступать в Коммунистическую партию. С другой стороны, Фрэнк, очевидно, ощущал душевную потребность в формальном закреплении своей приверженности. Братья разделяли одни и те же политические взгляды, однако Фрэнк вел себя импульсивнее Роберта. Он по-прежнему боготворил старшего брата, но в то же время женитьбой и политической активностью пытался обозначить контуры своей собственной личности и выйти из тени Роберта.

В 1943 году коллега Фрэнка по двум годам в Стэнфордском университете сообщил агенту ФБР, что «на его взгляд, Фрэнк Оппенгеймер шел на поводу и подчинялся диктату своего брата Дж. Роберта Оппенгеймера в отношении всех политических позиций и связей». Анонимный источник почти все перепутал — Фрэнк вступил в партию независимо от брата, не послушавшись его совета. Однако в одном информатор не ошибся. Он заверил ФБР, что оба Оппенгеймера «в принципе верны своей стране…». На взгляд друзей (и ФБР), братья Оппенгеймеры были чрезвычайно близки. Что бы ни делал Фрэнк, это всегда отражалось на Роберте. И сколько бы он ни пытался облегчить жизнь брату, не мог полностью прикрыть Фрэнка от лучей собственной славы.

В сравнении со своим бесхитростным братом Роберт был настоящей загадкой. Все его друзья знали о его политических симпатиях, однако природа его отношений с Коммунистической партией по сей день остается туманной и неясной. Он как-то раз назвал своего друга Хокона Шевалье «салонным радикалом — он поддерживал широкие связи с организациями-ширмами всякого рода, интересовался левыми писателями… довольно свободно высказывал свое мнение». Это описание хорошо подходит и к самому Оппенгеймеру.

Вне всяких сомнений, Роберта окружали родственники, друзья и коллеги, которые одно время состояли в Коммунистической партии. Будучи левым сторонником «Нового курса», он жертвовал большие суммы денег на цели, поддержанные партией. В то же время он всегда отрицал наличие партийного билета. Наоборот: говорил, что его связь с партией была «очень короткой и очень интенсивной». Он имел в виду период гражданской войны в Испании, хотя и после нее продолжал участвовать в партийных собраниях, на которых полноправные члены Компартии обсуждали текущие дела. Партия специально проводила такие встречи, чтобы привлечь независимых интеллектуалов вроде Оппенгеймера и затруднить идентификацию своих членов. Не становясь формальным членом КП с партийным билетом, Оппенгеймер сохранял возможность самому определять свои отношения с партией. Некоторое время он, возможно, считал себя неформальным коммунистом. В последующие годы он определенно сократил контакты с партией до минимума. Короче говоря, любые попытки навесить на Роберта Оппенгеймера ярлык члена Коммунистической партии — пустое занятие. Такой же вывод, к своей досаде, много лет позже сделало ФБР.

Если быть точным, связи Оппи с коммунистами являлись естественным и социально органичным продолжением его симпатий и жизненного уклада. Как профессор Калифорнийского университета Оппенгеймер в конце 30-х годов прошлого века жил в политизированной среде. Вращаясь в кругу действительных членов партии, он создавал у друзей впечатление, что и сам является одним из них. Роберту, разумеется, хотелось им понравиться; к тому же он разделял идею социальной справедливости, которую проповедовала и на которую работала партия. Его друзья думали о нем разное. Неудивительно, что в партии многие считали его «товарищем». Естественно также, что ФБР, перехватывая разговоры об Оппенгеймере между действительными членами партии, иногда слышало, что те отзываются о нем как о своем. С другой стороны, записи некоторых разговоров, подслушанных ФБР, содержали жалобы на необщительность и ненадежность Оппенгеймера. Главное, нет никаких свидетельств его подчинения партийной дисциплине. Роберт лично одобрял многое в партийной программе, однако если с чем-то не соглашался, то не приглаживал свои взгляды в угоду партийной линии. Примечательно, что он выражал беспокойство по поводу тоталитарной природы советского режима. Он открыто восхищался Франклином Рузвельтом и «Новым курсом». И хотя был членом различных организаций Народного фронта, в которых тон задавала Коммунистическая партия, оставался непреклонным либертарианцем и видным членом Американского союза защиты гражданских свобод. Короче, Оппенгеймер был классическим левым прогрессистом и сторонником «Нового курса», уважающим Коммунистическую партию за ее противостояние фашизму в Европе и борьбу за права рабочих в Америке. То, что он сотрудничал с членами партии ради достижения этих целей, не вызывает удивления и не является секретом.

Вся эта двойственность усугублялась тем, что за годы действия Народного фронта организационная структура самой Коммунистической партии, особенно в Калифорнии, стерла различие между аффилированным и реальным членством. Как писала в своих непочтительных мемуарах об опыте пребывания в отделении КП Сан-Франциско Джессика Митфорд, «в те дни… партия выглядела странной смесью открытости и секретности». Заговорщицкие «ячейки» сменили «отделения» и «клубы» — «номенклатуру, более созвучную американской политической традиции». В «клубах» могли состоять сотни людей, они вели дела партии в довольно открытой, неформальной манере. В них принимали всех, и люди, нередко осведомители ФБР, приходили на собрания в снятых напрокат залах, причем никто не обращал внимания на своевременную уплату членских взносов. С другой стороны, Митфорд сообщала, что ее и мужа «поначалу приписали к клубу “Саутсайд”, одному из немногих закрытых или тайных отделений для госслужащих, врачей,