В 1932 году Шевалье опубликовал свою первую книгу — биографию Анатоля Франса. В этом же году он начал писать рецензии и эссе для левых журналов «Нью рипаблик» и «Нейшн». К середине 1930-х годов он стал заметной фигурой в кампусе Беркли, преподавал французский язык и держал свой просторный дом на Чэбот-роуд в Окленде открытым для пестрой толпы студентов, художников, политических активистов и заезжих писателей — таких, как Эдмунд Уилсон, Лилиан Хеллман и Линкольн Стеффенс. Засиживаясь на вечеринках до поздней ночи, Шевалье часто опаздывал на утренние занятия, из-за чего факультет отстранил его от преподавания по утрам.

Интеллектуально развитый и амбициозный Шевалье вел активную политическую деятельность. Он вступил в Американский союз защиты гражданских свобод, профсоюз учителей, Межпрофессиональную ассоциацию и Союз потребителей. Он стал другом и помощником Кэролайн Деккер, вожака калифорнийских работников сельского хозяйства и консервных заводов, радикальной профсоюзной деятельницы, представлявшей интересы мексиканских и американских сельхозрабочих. Весной 1935 года кампус Беркли объединился в протесте против исключения студента, вызвавшего недовольство университетских властей открытыми заявлениями о своей приверженности коммунистическим идеям. Митинг протеста сорвали члены университетской футбольной команды, подстрекаемые ее тренером. Согласно одному свидетелю, Хокон Шевалье был единственным на факультете, кто «оказал покровительство и моральную поддержку отступившим, напуганным студентам».

В 1933 году Шевалье посетил Францию, где сумел встретиться с такими левыми писателями, как Андре Жид, Андре Мальро и Анри Барбюс. Хокон вернулся в Калифорнию в убеждении, что ему суждено «увидеть переход от общества, построенного на погоне за наживой и эксплуатации человека человеком, к обществу, основанному на полезном производстве и сотрудничестве между людьми».

К 1934 году, вдохновленный «новым взглядом на человека», он перевел известный роман Андре Мальро о китайском восстании 1927 года «La Condition Humaine» («Удел человеческий»), а также «Le Temps du Mépris» («Годы презрения»).

Как и для многих других, поворотной точкой для Шевалье стало начало гражданской войны в Испании. В июле 1936 года правое крыло испанской армии подняло мятеж против демократически избранного левого правительства в Мадриде. Фашистские мятежники, возглавляемые генералом Франсиско Франко, надеялись свергнуть республику в течение нескольких недель. Однако народное сопротивление оказалось упорным, началась жестокая гражданская война. Соединенные Штаты и демократические страны Европы, подозревая, что испанское правительство находится под влиянием коммунистов, с поощрения католической церкви объявили эмбарго на поставки оружия обеим сторонам. Это дало заметное преимущество фашистам, получавшим щедрую помощь от гитлеровской Германии Италии Муссолини. Осажденному правительству в Мадриде помогал один Советский Союз. Вдобавок в интернациональные бригады для защиты республики вступали добровольцы со всего света — в основном коммунисты, но также левые разных оттенков. В 1936–1939 годах защита испанской республики была главной темой для либеральных кругов повсюду в мире. За эти годы около 2800 американцев ушли добровольцами воевать с фашистами в составе прокоммунистической бригады имени Авраама Линкольна.

Весной 1937 года Шевалье сопровождал Мальро в поездке по Калифорнии. Раненный незадолго до этого на гражданской войне в Испании, Мальро рекламировал свои романы и собирал средства в поддержку Медицинского бюро, группы энтузиастов, отправлявшей медиков в Испанию. В глазах Шевалье Мальро олицетворял образ серьезного интеллектуала с твердыми политическими убеждениями.

В 1937 году Шевалье по всем имеющимся свидетельствам стал приверженцем Коммунистической партии. В своих мемуарах 1965 года «Оппенгеймер — история дружбы» он с удивительной откровенностью описывает свои политические взгляды 1930-х годов. Но даже через одиннадцать лет после окончания разгула маккартизма Шевалье все еще осторожничал и сохранял недоговоренность относительно своего членства в Компартии. Конец 1930-х годов был, по его выражению, «периодом наивности». «Нас воодушевляла искренняя вера в действенность логики и убеждения, в демократические процессы и окончательный триумф справедливости». Такие единомышленники, как Оппенгеймер, писал он, верили, что за границей испанская республика устоит под напором дующего из Европы ветра фашизма, а дома реформы «Нового курса» расчистят путь для нового общественного договора на фундаменте расового и классового равенства. Подобные надежды питали многие интеллектуалы, некоторые из них даже вступали в Коммунистическую партию.

К моменту знакомства с Оппенгеймером Шевалье был идейным марксистом, возможно, состоял в партии и, скорее всего, был авторитетным, хотя и неформальным консультантом партийных работников Сан-Франциско. Несколько лет он наблюдал за Оппенгеймером издали — в клубе профессуры, кампусе. Сарафанное радио Беркли донесло до его ушей, что блестящий молодой физик «горит желанием не просто читать об одолевающих мир проблемах, но и что-то делать».

Шевалье и Оппенгеймера представили друг другу на одном из первых собраний недавно основанного профсоюза учителей. В своих воспоминаниях Шевалье датировал первую встречу с Оппенгеймером осенью 1937 года. Но если их встреча действительно произошла на профсоюзном собрании, как потом оба утверждали, то это означает, что они впервые встретились двумя годами раньше — осенью 1935 года. Именно в это время местная группа № 349 профсоюза учителей, отделение Американской федерации труда (AFL), стала принимать в свои члены университетских профессоров. «Группа сотрудников факультета обсудила этот вопрос, — свидетельствовал потом Оппенгеймер, — устроила встречу, и на обеде в клубе профессуры или еще где-то мы решили вступить». Оппенгеймер был избран секретарем-регистратором группы. Шевалье впоследствии занимал пост председателя местной организации. За несколько месяцев группа № 349 выросла до сотни членов, четверть которых составляли профессора и доценты университета.

Ни Оппенгеймер, ни Шевалье не запомнили точных обстоятельств первой встречи, в их памяти лишь отложилось, что оба сразу понравились друг другу. Шевалье испытал «похожее на галлюцинацию чувство… будто знал его давным-давно». Он был прельщен умом Оппенгеймера и очарован «естественностью и простотой» ученого. В тот же день, по словам Шевалье, они договорились о создании постоянной дискуссионной группы размером от шести до десяти человек, которая собиралась бы раз в неделю или две и обсуждала политические вопросы. Этот кружок действовал с осени 1937 года до начала зимы 1942 года. Все эти годы Шевалье считал Оппенгеймера своим «самым близким и надежным другом». Поначалу их дружба основывалась на общих политических пристрастиях. Но, как позднее объяснил Шевалье, их «близость даже в самом начале отнюдь не определялась одной идеологией, но изобиловала личными нюансами, теплотой, любопытством, взаимностью, интеллектуальным обменом и быстро превратилась в обожание». Шевалье вскоре начал называть друга Оппи, а Оппенгеймер, в свою очередь, приходить к другу на ужин. Время от времени они вместе посещали киносеансы или концерты. «Употребление алкоголя являлось для него общественным мероприятием, требующим определенного ритуала», — писал в своих мемуарах Шевалье. Оппи «смешивал самый лучший мартини в мире» и неизменно поднимал свой фирменный тост «за разброд во вражеском стане».