в ней уже икали гудки, словно тот, кто там был, закончил разговор первым — устав от ее ноющих интонаций. А она мотнула головой, пытаясь стряхнуть с ресниц капли, и метнулась в ванную.

А я сидела, чувствуя себя дурой, примеряя на себя идиотскую роль подруги, которая по идее должна утешить, влезть в причину конфликта, найти решение. И думала, что совершенно не знаю, как поступить в этой вот ситуации, что говорить и говорить ли вообще, а если молчать, то с каким выражением лица. Не в состоянии понять, надо ли идти за ней или продолжать сидеть как ни в чем не бывало. Теряясь совершенно.

А потом она появилась — уже совершенно спокойная, с белками, мутными, как лед из морозилки, причесанная тщательно. Поставила чайник на плиту, ломая спички. И достала эту вот бутылку с коньяком — полупустую, топлесс словно, только в юбочке желтой жидкости.

— Я с этого козла столько поиметь могла… Скотина чертова — пусть теперь жену свою страшную трахает. Думала, человек нормальный. Всегда внимательный такой, без подарков не появляется — то духи, то шмотки из бутиков. Думала, повстречаемся какое-то время — а потом посмотрю, что дальше делать. А он мне тут заявляет, что теперь встречаться будем реже. У него жена, оказывается, беременная, а он, мол, деликатный весь из себя, не хочет ее расстраивать…

Она сделала глоток, и щеки ее надулись, как будто бы ком в горле мешал — сгусток эмоций и слез, которые она внутрь пыталась спрятать.

— Ладно, дерьмо это все — просто день неудачный. Ты лучше мне про себя расскажи — ты молодая, у тебя жизнь, наверное, поинтереснее…

Это она кокетничала, конечно, — разница между нами была от силы лет в семь и вряд ли позволяла ей считать себя старухой рядом со мной. И я пожала плечами неопределенно.

— Я не знаю, Ларис… Не расстраивайся — ты такая эффектная. У тебя, наверное, поклонников целая куча — ну и черт с ним, с этим, одним больше, одним меньше. Не огорчайся…

— Ты думаешь, я огорчилась? — Ее тон стал вызывающим, словно она опьянела резко и оттого увидела обиду в моих словах. — Да у меня таких, как он… Я тебе вот что скажу — я в этих делах собаку съела. У меня мужиков столько было — богатых, крутых, с именем… И из каждого веревки можно было вить — а я вот хорошая такая, все жалела их. Недаром папаша меня ремнем в детстве лупил — порядочная получилась, мать твою… А потом поняла, что использовать их надо, — они нас используют, так пусть хоть заплатят за это. Трахают нас во все места, грудь от их хватаний обвисает, после абортов внутри пусто — так пусть хоть бабки за это отстегивают, верно я говорю? Ты молодая, у тебя все впереди — слушай меня…

Я смотрела на пепел, падающий с ее сигареты в пепельницу, смотрела на ее подрагивающие пальцы, на ее опущенные ресницы, подметающие щеки. Мне не хотелось с ней говорить — я не любила, когда меня учат, тем более так. И все-таки мне было ее немножко жалко — как бывает необъяснимо жалко героинь мексиканских сериалов, у которых все есть и которым всегда почему-то все плохо.

— Только не говори мне, что к тебе никто на улице не пристает. Я что, не видела, как на тебя в метро мужики пялились? Ну так и используй это. Сегодня он тебе духи подарит — а завтра тачку ленточкой обвяжет и к окнам подгонит. Сколько крыс на иномарках ездит — ни кожи ни рожи, а за рулем «БМВ». Я бы тоже могла — предлагал мне один. Говорит, любовницей моей станешь — ни в чем отказа не будешь знать. Я тогда отшила его — думала, если без чувств, то плохо это, не годится, — ну не идиотка?..

Она покрутила пальцем у виска.

— Ты девочка яркая, тебя одеть нормально — глаз не оторвать. Юбку покороче, маечку поуже, чтобы и ноги, и грудь, все видно было. Глядишь — своя квартира будет, без мамы с папой, — чтобы не доставал никто. Я деньги не люблю, ты не думай, — я просто ценю то, что они могут дать. За границу что, плохо летом слетать, на солнышке поваляться? Женщина — как растение, ее удобрять надо, чтобы она цвела. А так она зачахнет…

Моя рука потянулась к бутылке и взяла ее за горлышко, словно задушить хотела. А потом наклонила ее над своим опустевшим бокалом.

Я вдруг представила себе, что лет через десять сяду перед зеркалом, возьму привычно пудреницу и посмотрюсь внимательно в стекло, не привыкшее врать. И увижу морщины около глаз, и опустившиеся уголки губ, и серую усталость в зрачках. И пойду тем же вечером по улице, пытаясь ловить мужские взгляды, — а буду видеть только зонтики и кепки. И попытаюсь заговорить кокетливо с мужчиной, выгуливающим во дворе бульдога, — а он расскажет мне о вчерашних новостях и погоде на завтра и поспешит домой пить какао. А я буду стоять в своей длинной клетчатой юбке, с поблекшими волосами, с плечами, избитыми дождем, — и буду знать, что меня никто и нигде не ждет.

А потом я нарисовала себе другую картину — легкомысленная особа с белыми волосами, с бархатным бантиком, в розовом костюме с золотыми пуговицами. Плюхающаяся на сиденье роскошной машины — марки которой она и знать не знает, догадывается только, что она дорогая. И джентльмен, сидящий за рулем — галантно целующий ей руку. И левретка под мышкой у особы, дрожащая лапками, — и фиолетовая сигарета между ярких губ. И хриплый смех, летящий из окна автомобиля — пока не поднимут тонированное стекло. А дома у особы взрослый сын и обожающий муж — отпустившие ее повеселиться — неспешно обедают салатом «нисуаз» с бутылочкой «Бордо».

…Есть такая сказка у Андерсена — не помню, как называется. Там волшебный колодец являл картины будущего — которое могло быть разным, плохим или хорошим, как повезет.

И я вот теперь тоже словно заглянула в колодец этот — не без ее помощи. И точно знала, какая картинка мне больше пришлась по душе.

Понятно ведь, верно?..

…Когда портишь себе прическу, пытаясь самостоятельно покраситься перед зеркалом, клянешься, что никогда больше не сделаешь такой глупости. Лучше довериться тем, кто умеет это делать профессионально.

Когда понимаешь, что всю свою жизнь, вернее, ее сознательную часть, живешь неправильно, — это хуже. Это тебе не половина вытравленных и превратившихся