Како же дерзну учити инех, —

сам бо грешнее и недостойнее паче всех.

И паки к вышереченному источнику притеку,

и совершенное глаголание на ся изреку.

что инех скверну и нечистоту отмыватощу,

самому же всегда в скверне и гнусе пребывающу!

И паки прииду ко обнаженному тому древу,

не достоин бо есмь грешный дару олтареву.

Токмо к настоящему слову притещи

и за послушание вкратце ти изрещи,

елика ми всесилный бог поможет.

Всяк бо надеяйся нань глаголати возможет.

Всегда бо велию твою доброту пред собою зрю

и по возможению своему тако и сотворю:

повелено есть нам друг друга учити,

чтоб нам никому зла дела не творити.

Аще кто будет и велми грешен,

но обаче да будет брата своего учити поспешен.

Брат бо от брата помогаем, яко град тверд бывает[211],

и господь, праведное солнце, всех нас на покаяние призывает.

Понеже принудил мя еси сие писание к себе начертати,

чтоб тебе от онаго своего обычая и нрава отстати

и себе тебе от него воздержати,

и страх божий в сердцы своем держати.

И сам ты еси божественнаго писания много читал,

и колико лет на памяти своей держал.

Ныне еси по что конечне ослабел?

Мню бо, яко верою и делы оскудел.

Преудивляюся всякому человеческому нраву, —

на временную привменяет бо вечную славу

и всегда творца своего и бога презирает,

и святыя его заповеди преступает.

Возрим, како божиим хитротворением небо и земля стоят[212]

и повеленный им устав держат.

Тако ж и светила, великое и малое, свое течение сотворяют

и нам таковым своим уставом возбраняют;

понеже оно, бездушное естество, повеление творца своего не преступает

и нам яко глаголы возбраняет.

Тако море и реки предел своих не преходят,

токмо реки во округ свой обходят;

море же наводнено яко чаша налита стоит

и нам же таковым уставом велми претит.

Аще ли некогда от великих ветр и зелне колеблется,

но обаче от своих предел не отлучается,

или, простершися, выступает,

но паки своего предела не оставляет

и вся творит божиим повелением

и уставленным ему от него положением.

Такожь и вся животная пребывают в повеленном им уставе,

мы же нигоже стоим в преданней нам славе:

всегда бо творца своего и бога заповеди преступаем

и повеленнаго нам от него забываем;

и паки аки свиния в кале валяемся,

творцу же своему и богу теми своими злыми делы супротивляемся

и умом своим и сердцем не устрашаемся,

токмо всегда на неподобная дела поощряемся.

Тако божественныя книги всегда аки трубы во церкви божии вопиют

и всех нас во царство божие зовут.

Мы же вся мимо ущес своих пущаем,

паки, аспиды глухие, слухи своя затыкаем

и многия, и различныя грехи содеваем,

и вечней муки быти яко не чаем.

Неложно бо есть реченное к нам, яко неразумием своим горши есми скота,

понеже не помышляем в себе вечнаго живота;

скоту бо и всякому безеловесному естеству не надо того разумети,

токмо свойственно ему есть чрево насыщенно имети

и в небытие отходити,

понеже господь бог не повеле в них словесней душе быти.

Мы же душу словесну и разумну имеем

и вся заповеди господня разумеем.

И паки от него, создателя нашего и творца, всем нам дано знати,

чтоб на святых его заповедей не преступати.

Мы же паки, знающе и ведяще, злая творим,

о душевной добродетели никако же бдим,

и всегда своя похотения исполняем,

и заповеди творца своего и бога преступаем.

Писано бо есть: горе в разуме согрешающим

и заповеди господня преступающим.

Ведый раб господина, воли его не творяй, много биен бывает

и неведый раб господина малые раны приемлет.

Не вем паки, како ум и мысли приложити,

чтоб нам обычаи свои и нравы пременити

и творцу своему и богу добрыми делы угодити,

и с ним, творцем своим и богом, во веки жити.

Пишет бо ся ум у человека яко царь во главе,

и всяка убо плоть подобна привмененна растимой траве.

Кто будет над умом своим силен,

той бо сам чювством своим винен,

и всеми бо уды и члены владеет

и сам в себе крепости яко не имеет.

Ум же, той у человека яко царь во главе на престоле

сюду и обоюду зрит, седит,

и всем удовом своим разсужает,

и яко некий изрядный домоводец дом свой учрежает.

Не вем, кто его может укрепити? —

Токмо тело свое алчбою и жажею может уморити.

Обаче, рещи, вся в нем крепость и радость содержится.

От кого жь иного твердости и разуму научится?

По сем велми преудивляюся

и паки, рещи, недомышляюся:

како и кто крепость ему подаст? —

разве кто все житие свое богу отдаст.

Той же паки и твердость ему учинит,

понеже сам сия вся содержит,

всегда бо о помыслех своих бдит

и яко орел высоко парит,

не токмо кровы небесныя проходит, —

солнце же и луну, и звезды, ефирь же и вся небеса[213] происходит;

страшно бе рещи, — и самаго престола владячня касается,

и паки во своем месте — во главе своей обретается.

И не ипостасью[214] же своею тако содевает,

помыслию своею толико высоко летает,

сам же с своего места не движим пребывает.

Движим же, егда помыслы ражает:

свойственно бо есть ему на единем месте не стояти,

токмо ежечастно помыслы ражати.

Зри и внимай, какова его сила и деяние

и каковое превысокое мысленное достизание.

И сам себе укрепити яко не может,

кто же ин утвердити его возможет?!

Не от себе же сия тако изрековаем,

но в божественных писаниих и святых отец тако обретоваем.