Шрифт:
Закладка:
– Ой. Извините. Дверь была приоткрыта. – Она окинула следователей подозрительным взглядом. – Я думала, это Лин.
– Вы знаете Лин?
Она сделала шаг назад.
– Кто вы такие? Что вы здесь делаете?
Они показали вошедшей свои удостоверения, и та, скептически осмотрев их, немного успокоилась, поняв, что едва ли следователи пришли сюда за услугами Лин.
– Я не знаю Лин, по крайней мере, не очень хорошо. Я живу напротив. Случается, что … я помогла ей однажды в беде. После мы немного поболтали. Она иногда приглашает меня на чашечку чая. Но этот… парень, который пасет ее, не особо заинтересован в появлении у нее друзей. И она его слушается.
– Пасет? – спросила Кафа, роясь в сумке. – Вы имеете в виду ее сутенер? Вот этот?
Она показала арестантские фотографии Каина.
– Да, он. Как по мне, так он кретин. Но Лин утверждает, что он не так и плох. Это зависит от того, с чем сравнивать.
– Ведь вы… – начал Фредрик. – Вы не из той же сферы?
Она посмотрела на него застывшим взглядом.
– Из той же, что он или она? Нет. Я изучаю юриспруденцию.
– Хорошо, – сказал Фредрик. – Отлично.
Кафа чуть толкнула его в сторону.
– Вы сказали, она попала в беду. В какую беду? Это связано с этим парнем? Он был жесток с ней? – Она помахала фотографией.
Девушка тихо простонала.
– Он был в беде. Что-то произошло с его родственником, мне кажется. Он… – она кивнула в сторону фотографии, – … боялся, что что-то угрожает Лин. Поэтому она ночевала у меня несколько дней.
– С родственником?
Студентка юрфака вероятно заметила взгляд, которым обменялись Фредрик с Кафой, и мгновенно покачала головой.
– С мужчиной. Но он никогда не приходил сюда. По крайней мере, я не видела его. Лин ни слова о нем не хотела говорить.
Фредрик недовольно хмыкнул.
– А это? – спросил он, положив руку на коробку.
– Заходила какая-то женщина. Мне кажется, из приюта. Видимо, Лин оставила там свои вещи.
– Отлично, – сказал Фредрик. – Мы заберем это.
Кафа объяснила девушке, что той незачем беспокоиться о Лин, но прозвучало это неубедительно. Фредрик поставил коробку на журнальный столик и разорвал скотч. От увиденного содержимого у него сердце упало в пятки.
– Кафа…
Он дождался, пока она подойдет к нему, и стал медленно доставать из коробки немногочисленные предметы. Пару туфель на высоких каблуках с узкими ремешками. Темно-красный, изрезанный в клочья корсет. Бурые оттенки красного вокруг прорезей разрезов походили на кровь. И резиновый член, накрепко вмонтированный во что-то, напоминающее антикварный пояс. Черно-коричневая кожа обтрепана, и, видимо, кожаные ремни надо было надевать на внутреннюю сторону бедер – они были не толще пеньковой веревки. Из члена были вырезаны большие глубокие фрагменты. В таком виде он, скорее, напоминал тотемный столб.
На дне коробки лежал снимок, сделанный полароидом. На нем была Лин, облаченная в этот гротескный костюм, стоящая на фоне песочного цвета стены из кирпича. На шее у нее висело рубиново-красное украшение.
– Ребенок может ненавидеть своего отца и одновременно любить его.
Милла Мадсен дала Фредрику чашку кофе и провела к столику в глубине маленького кафе. Завтрак только что закончился, и шлюхи снова вылезли на улицу, наркоши начали думать, как заполнить пустеющее после утренней дозы пространство, и в помещении остались сидеть только несколько толстых женщин, попрошаек из Румынии, и их тощие мужики.
Загрузив последние подносы со стаканами и тарелками в посудомойку, высокая полная женщина коснулась языком между большим и указательным пальцами и потушила свечи на прилавке с раздачей. Все, кроме двух. Одну она поставила на стол к румынам, вторую перед Фредриком. После чего заняла место прямо напротив него.
– Елена и Александру, – сказала она, рассеянно взглянув на пожилую пару. – Они уже три года попрошайничают здесь, в городе. Приезжают ранней весной и уезжают поздней осенью. В этом году они решили остаться аж до самого Рождества. Потому что норвежцы особенно щедры в декабре. По крайней мере, так они слышали.
Фредрик сделал глоток. Кофе оказался необычайно хорош.
– У них четверо детей, три девочки и мальчик, они живут у бабушки с дедушкой в Тыргу-Жиу, городе, откуда они родом. Без мелочи, которую мы им бросаем, у них не было бы возможности отправлять своих детей в школу.
– Так они говорят, по крайней мере, – заметил Фредрик.
Милла Мадсен довольно неплохо сумела скрыть свое огорчение.
– Да. Мы ведь не были там и не проверяли. Но вообще я не это хотела сказать.
Конечно. Фредрик это прекрасно понял. Она хотела сказать, что люди готовы пожертвовать практически всем ради детей. Так она сама сделала, позволив Педеру Расмуссену выбивать дурь из нее, вместо того, чтобы делать это с их дочерью.
– Ребенок может ненавидеть своего отца и любить его одновременно, – сказала она по телефону. Словно жизнь – это почтовые весы, где ласка уравновешивается ударом, доброе слово – угрозой. Фредрик Бейер видел последствия такого взгляда. В моргах, больницах и сумасшедших домах.
– Расскажите мне о Педере Расмуссене, – попросил он.
Маленькая христианская организация под названием «Еще один шанс», управлявшая этим кафе, призывала добровольцев навещать заключенных с долгими сроками в тюрьме. Милла Мадсен считала, что людям нужно дать еще один шанс. И в тот день, когда здоровенный мужчина с огрубевшей кожей на голове, положив руки на стол, посмотрел ей в глаза и заплакал, она наконец ощутила чувство удовлетворения. Никогда раньше Педер не осмеливался даже выглянуть из-под своего панциря. Но влюбилась она не сразу, это пришло много позже, но именно с того момента они начали разговаривать. О нем, о ней, о его гневе и о сыне, которого убила полиция.
– Во всех людях живет что-то хорошее, – сказала Милла. – Но в Педере бесконечно больше зла. – И пальцами погасила свечу.
Фредрик поднялся.
– Вы знаете, где он находится?
– Нет.
– Позвоните, если он свяжется с вами?
– Да.
Фредрик должен был смотреть ей в глаза, когда она сказала это. Поэтому он и пришел.
– Психопат?
Тюремный психолог откашлялся.
– Да, теперь так стали называть людей, которых мы не очень любим, и применять это к кому угодно… А вот Педер Расмуссен – психопат. Полнейший, до кончиков ногтей.
Фредрик находился в кабинете психолога в тюрьме Ила. Решетка снаружи толщиной с большой палец указывала на тот факт, что здесь сидят самые опасные люди страны. Фредрик посмотрел из окна вниз на покрывшуюся льдом асфальтовую площадку перед солидным кирпичным зданием. Между площадкой и свободой был четырехметровый стальной забор, в верхней части имеющий заострение в форме буквы Y и обнесенный колючей проволокой.
