«Бывали и более забавные вещи».

Как обычно, за рулем был Андреас. Солнце, пробиваясь сквозь пелену облаков, отражалось от снега, и стекла очков Андреаса затемнились. Фредрик не мог прочитать взгляд коллеги.

Они собирались навестить одного из бывших соседей Каина в Холменколлене, но сначала нужно забрать Кафу из дома престарелых и инвалидов, который она иногда посещала. Видимо, какие-то семейные дела. У Андреаса был беззаботный, почти счастливый вид, пока он с переменным успехом подпевал припев из Sir Duke[29].

Фредрик убавил звук радио.

– Слушай, Андреас?

– Мм? – промычал коллега, недовольный тем, что его отвлекли.

– Кажется, ты не особенно поверил в связь с Педером Расмуссеном?

Андреас не посмотрел на него, только крепче ухватился за руль и поцокал языком.

– Нет, – сказал он. – Но если верить этой Юдит Йедде, то я, видимо, ошибся.

– И все-таки ты забрал старые допросы Расмуссена?

Андреас тихо простонал.

– Да, я ошибся. Я подумал, что нужно перечитать их заново. Они лежат в моем шкафу на работе, если хочешь посмотреть на них.

– И как, что-нибудь выяснил?

– Для нас ничего интересного, насколько я мог увидеть. И я должен сказать тебе: твоя теория по-прежнему режет мне слух. Мы не должны попадаться на удочку только потому, что агенты вдруг начали делиться с нами секретами. Эти люди лгут во всем, если считают, что из этого можно извлечь выгоду.

Андреас сказал «мы» и «с нами», но Фредрик понял, что он имел в виду «ты» и «с тобой». Он хотел спросить Андреаса, что мог означать чек в кошельке, но решил не делать этого. Что-то в поведении коллеги его настораживало.

– Ты заметил, что Кафа стала носить шарф? – поспешно спросил Фредрик. Он хотел перевести разговор в нейтральное русло.

– Нет.

– Интересно, не пытается ли она что-то прикрыть, – добавил Фредрик.

– Ты имеешь в виду, как паранджой?

Фредрик фыркнул.

– Нет, не то, что она вся прикрывается, а что она что-то пытается прикрыть.

В первый раз за поездку Андреас посмотрел на него.

– Думаешь, ее бьют?

– Не знаю. Кажется, она не совсем в форме. Она облажалась на Бюгдей и… не среагировала в спальне Гусева. Она ведь первой вошла в комнату. Кровать стояла на полдвенадцатого от стены. Мы говорим о Кафе, Андреас. Она не допускает ошибок.

– Меня бы это не удивило, – сказал Андреас, покачав головой, и в такт с ней заколыхались его седые кудри. – Я имею в виду, что ее бьют. Ты же знаешь, какая у них культура. Сколько ей? Тридцать? Кафа должна была выйти замуж еще лет десять назад. Наверняка какой-нибудь ее двоюродный брат расстраивается, что она ходит в узких джинсах и предлагает себя. Семья теряет лицо, когда она живет не по их правилам.

Фредрик глубоко вдохнул носом. Надо было предусмотреть, что дебаты о мигрантах Андреас не считает нейтральной темой.

– Несколько предосудительно, тебе не кажется?

Теперь уже фыркнул Андреас.

– Не будь таким чертовски наивным, Фредрик. Я говорю только то, что есть.

Возвышенность Холменколлена. Когда-то бывшая цитадель сливок общества, с видом из ложи на затерянную внизу столицу. Красивую панораму у них никто не отнимал, но крыши Осло больше не значились в списке любимчиков у богачей и властителей города. И они потянулись вниз на своих «Теслах», к гаражам под квартирами класса люкс в районах Тьювхолмен и Серенга. Снежный порошок, который они бесплатно получали тут, наверху, заменился порошком, за который они охотно дорого платили на праздниках с шампанским, вернисажах и вечерах в клубах там, внизу.

На самом деле, это вполне понятно. Потому что чем еще заниматься тут на холме, кроме как бродить по улицам между деревянными виллами и глазеть на гуляющих средних лет и гувернанток, мечущихся между сопливыми детьми и чихуахуа.

Андреас припарковался на гравийной дорожке перед деревянным домом цвета охры со сдаваемой в аренду маленькой квартирой на нижнем этаже.

Оказалось, что Ингеборг Бальтерцен живет здесь с того самого момента, как она приехала одним дождливым летом в семидесятых в Осло из прекрасной южной части Норвегии. Она держала небольшую танцевальную школу внизу, в городе, «под облаками», как выразилась, и прекрасно помнила и адвоката по коммерческому праву фру Эву Борх и ее сына. Эва Борх владела этой виллой до самой смерти. Она отошла в мир иной на той же неделе, когда Селин Дион выиграла «Гран При Мелодия», в чем Бальтерцен была абсолютно уверена.

Ее рукопожатие оказалось таким же холодным, как и гостиная, куда она провела следователей. Поданный ею чай, напротив, был огнедышащим.

– Я не могу сказать ничего плохого о Борх. Скромная и работящая женщина. То, что она воспитала такого сына, не укладывается у меня в голове.

У нее был скрипучий голос, который, по мнению Фредрика, как нельзя лучше подходил этой тощей женщине.

– А как насчет герра Борха? – спросил Андреас.

Он устроился рядом с Кафой на тканевом диване, который был единственным сидячим местом в гостиной. Журнального столика рядом не было, на полу только плетеный коврик для медитаций. Стену перед ними украшали плакаты с женщинами и мужчинами в танцевальных трико. Фредрик принялся рассматривать серебряные и золотые статуэтки, в большом количестве расставленные на каминной полке. Большинство из них в форме женского тела, и многие носили имя Ингеборг Бальтерцен.

– Знаете, я пробовала себя в Национальном балете. Когда только приехала в столицу. Да… Давно это было. Спина… – Она стала гладить себя по спине, и ворсинки на длинном синем кашемировом кардигане, в который Ингеборг была одета, наэлектризовались и вздыбились… – не дала.

Распущенные седые волосы бывшей танцовщицы доставали до поясницы. Должно быть, когда-то она была необыкновенно красивой женщиной, подметил Фредрик. Ингеборг Бальтерцен повернулась к Андреасу.

– Насколько мне известно, никакого герра Борха не было.

Андреас инстинктивно выпрямился под проницательным взглядом хозяйки.