в безмолвии и нельзя было сказать, дышали ли они вообще или нет, но всё, что я знал — это то, что никто из них не должен подходить к Аббату со спины, а также знал, что виденное мной было любопытнейшим зрелищем.

Они впивались взглядом друг в друга, каждый сражаясь за превосходство, каждый пытаясь уничтожить другого. Я не видел глаз Аббата, но ясно замечал, что взгляд заточённой жабы был полон уверенностью, абсолютной уверенностью.

Видел ли Аббат в них то же, что и я?

Без сомнения! Потому что он пытался спастись. Три раза он силился подняться и сбежать, и каждый раз падал на табурет, и его лицо и глаза приближались к морде, насмешливо всматривающейся в него сквозь прозрачную стеклянную стенку. Затем, тихо простонав, бедняга внезапно рухнул вперёд и на наших глазах он расплавился, сначала в студень, а потом в лужу гнусной зловонной слизи, растёкшуюся по полу тут и там, но в основном впитавшуюся и удержанную одеждой того, что когда-то было Аббатом Руссо.

Когда он умер, лягушка увеличилась и в некоторой степени приняла на более человеческий облик. Он медленно поворачивался в бутыли, и, по ходу круга, который описывал его взгляд, он долго смотрел на каждого из Братьев, и, после этого взгляда они замирали и не двигались, хотя на лице каждого отражалось отчаянье.

Теперь тварь в бутыли посмотрела на меня. Что ж, пусть смотрит, если это всё, чего он хочет! Я крепко вцепился в свой крестик на груди и помнил о силе пробки, удерживающей его в хрустальном узилище. Если бы я что-то обнаружил в его взоре, то мог бы закрыть глаза. Разумеется, я понимал, что мог закрывать глаза всякий раз, когда захочу, если влияние станет слишком зловещим.

Но этот взор не пытался мне повредить. Скорее…

Тварь поднялась на задние лапы, а верхней сделала мне знак

Чрезвычайно потрясённый, я вспомнил этот призыв о помощи, которому научил меня другой Брат, в аравийской пустыне. Что подобное создание могло под этим подразумевать? Или это была случайность? Совпадение?

Или эта жаба тоже когда-то побывала в святом месте в Аравии?

Разумеется я понял, чего он хотел.

И, отвечая на его знак, я вытащил пробку.

Он вышел.

Я ожидал этого, но был удивлён, обнаружив, что, после того, как он пролез через бутылочное горлышко, то больше не был жабой, а более уподобился человеку. Даже его лицо не было похоже на лицо Аббата, но имело приятное выражение, которое немного согрело моё сердце и сняло хотя бы часть моих опасений.

Он не уделил мне внимания, но медленно прошёл перед лягушколицыми людьми, и, когда он проходил, они стонали в муках и, пав перед ним на колени и лица, пытались целовать ему ноги…

Но именно этот акт преклонения заставил меня взглянуть на его ноги, и затем я увидел, что они были волосатыми и с копытами, будто у козла.

Наконец он миновал всех мужчин и, обернувшись, сотворил знак и от этого знака они также превратились в слизь, и их гибель во всех отношениях походила на гибель Аббата, ничего не оставив на полу, кроме своих одежд, в которые были облачены и жабьего сока, медленно вытекавшего из них.

Потом этот странный человек подошёл туда, где я стоял, опёршись о стену, чтобы избежать падения, и весело спросил:

— Ну, Сесил, мой добрый малый и необычный родич, как прошёл вечер?

— Довольно приятно, — ответил я; — сначала одно развлечение, затем другое. На самом деле это было весьма полезное для меня время.

— Парень, — добродушно сказал он, похлопывая меня по плечу и это похлопывание было полно теплоты человеческого дружелюбия, — Ты выказал редкую проницательность, выпустив меня из этой бутыли. Конечно, я мог её разбить, но в твоём лице было что-то, что мне понравилось и я решил тебя испытать. Ты тоже бывал в Аравии, на Востоке и, когда я обратился к тебе за помощью, ты мне помог. Эти люди-жабы беспокоили меня многие годы. Я пытался уничтожить их, ибо они вредили мне, поскольку они повреждают мою причину, но никогда до нынешнего вечера, когда я разгадал их лучше, чем они меня, не было возможности собрать их в одной комнате. Ручаюсь, аббат был удивлён. Он экспериментировал и убил множество настоящих жаб, и, разумеется, считал, что, если я нахожусь в обличье жабы, то сможет меня убить; но, конечно, я-то не жаба, просто так появлялся в настоящее время. Ну, с этим покончено и я могу вернуться к лучшим и более весёлым занятиям. Но — ты на самом деле освободил меня и, быть может, волшебство той пробки оказалось сильнее, чем я думал, поэтому я дам тебе три желания, мой дорогой родич — проси меня обо всём, чего пожелаешь.

Моё сердце чуть не выпрыгивало из груди, но, тем не менее, я смело заговорил:

— Дай мне силу побеждать всех великанов, разбойников, негодяев, саламандр, огров, змей, драконов и всех злодеев, мужчин и женщин, на земле, под и над землёй, везде и всюду, где я буду биться с ними.

— Это огромная сила, но я дарую её.

— Затем я желаю прекрасный замок, со всей обстановкой и, прежде всего, хорошей библиотекой. Давным-давно была книга под названием Элефантис, написанная женщиной. Я должен иметь эту книгу в библиотеке.

Человек рассмеялся.

— Я слышал, как аббат говорил тебе об этой книге. Ты знаешь, что я был хорошо знаком с той девушкой? На самом деле я вложил ей в голову некоторые идеи об этой книге. Хорошо, я обустрою этот замок так, как ты желаешь. А, теперь, что следующее? Разве ты не хочешь мирской власти?

— Конечно, — почти величественно произнёс я: — Я желаю править Корнуоллом.

— Это легко, сущая безделица. Думаю, они назовут такого человека Властителем. Что ж, мне нужно идти. Желаю тебе жить долго и весело.

Он исчез под совиное уханье. Всё вокруг меня пробуждалось к новой жизни в камне и штукатурке, и возрождении тех вещей, что пылились тысячу лет. Медленно я проходил через длинные залы, где, там и сям, челядь низко склонялась в почтительном смирении. Я шёл всё вперёд и вперёд и, наконец, добрался до огромного зала, и там воины ожидали моих приказаний и маленькие пажи подбежали, спрашивая, чего я желаю.

Всё ещё медленно, будто во сне, я достиг спиральной лестницы и поднялся на верхушку башни. Это была прекрасная ночь, освещённая светом звёзд и полной луны. Там я встал рядом с дюжим воином, поставленным