Шрифт:
Закладка:
Мне следовало бы выпить кофе, прежде чем читать эту чепуху, но теперь я наливаю себе чашечку и вспоминаю слова Ника во время презентации: «Статья чудесная! Вы там настоящая, Эмма, ухвачена самая суть!» До чего же гнусный тип с этими его бровками домиком и фальшивой внимательностью. Что я ему такого сделала, а?
Жужжит телефон. Даже не глядя, я уже знаю, что это Фрэнки. Когда я беру трубку, статья даже не упоминается: Бадоса звонит пригласить меня пообедать, а еще напоминает, что я обещала показать ему несколько глав.
— Я думала, ты хочешь, чтобы я имела дело исключительно с… как же его фамилия? С Валидом? И только с ним. По твоим словам, он теперь отвечает за мой роман.
— Но я угощу тебя обедом, так что ты только в выигрыше, — возражает Фрэнки.
— Значит, встретимся в ресторане. Главы я принесу, но они у меня на флешке. Прислать тебе их на мыло?
— Наверное, лучше принеси на работу. Хочу почитать рукопись вместе с тобой. Проанализируем текст совместно, чего уж там. — Это заставляет меня рассмеяться.
Я знаю, что статья неизбежно всплывет, а еще знаю, что Фрэнки не хочет ставить меня в неловкое положение. Его больше интересует будущее. Но я не страдаю малодушием.
— Надо подать жалобу, Фрэнки, — заявляю я. — Потому что интервью чудовищно переврано. Кем возомнил себя этот Эл Гонски? В «Нью-йоркере» есть отдел жалоб? Я ведь оскорбление просто так не оставлю. Спорим на что угодно, этот мелкий прощелыга — просто женоненавистник. Знаешь, бывают такие мужики.
— Не гони лошадей, Эмма. Притормози. Ты зря себя накручиваешь. Статья не так плоха.
— Еще как плоха!
— Нет, статья отличная. Ты в ней выглядишь, скажем так, интересной.
— Интересной? Правда? Вот уж спасибо, Фрэнки!
— Прекрати, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Тебя ни к какой категории не причислишь и на составляющие не разложишь, ты для этого слишком незаурядная.
— Спасибо еще раз.
— Не за что, и я говорю серьезно. Ты слишком много беспокоишься о том, что подумают люди. Эл показал тебя с по-настоящему необычной стороны, вот так-то. А ты придаешь слишком большое значение мелочам.
Я вздыхаю:
— По-моему, ты просто хочешь меня утешить, ну да ладно, проехали.
— Давай пообедаем. Не терпится прочесть, что у тебя получилось.
— Разумеется, схема метро.
— Замолчи, Эмма, и приезжай.
* * *
— Вот, держи. И не говори теперь, что я никогда ничего тебе не приношу.
Фрэнки поднимает взгляд и удивляется, увидев, что я стою перед ним. Он так поглощен какими-то своими делами, что не подозревал о моем присутствии, пока на его письменный стол не брякнулась флешка, которую я торжественно уронила туда с большой высоты.
— Скажи мне, что это именно то, о чем я подумал, — просит он.
— Это именно то, о чем ты подумал.
Фрэнки встает.
— Можно взглянуть?
— Я для того ее и принесла.
Обожаю Фрэнки. Он уже горит энтузиазмом. А ведь после статьи в «Нью-йоркере» мог бы, мягко скажем, разувериться в моих способностях излагать связный сюжет. Как там выразился этот мерзкий тип? «Все равно что изучать схему нью-йоркского метро: как ни старайся, все равно заблудишься». Слова, может, и другие, но смысл тот же.
Однако Фрэнки ясно дал понять, что доверяет мне. Еще бы! Я спасла его издательство, когда принесла туда «Бегом по высокой траве». Если бы не я, быть ему банкротом.
— Я знаю, что мне понравится, — уверяет Фрэнки, — и не переживай из-за статьи, ладно? Дело не в тебе, а в чересчур ретивом журналюге.
— Тут не поспоришь.
Он сует флешку в разъем, открывает файл, и я вижу его замешательство из-за зеркального текста, этой весьма остроумной выдумки Сэма, но не даю никаких подсказок, лишь понимаю по смене выражения его лица, что он довольно быстро, как и я, разобрался, что к чему. Когда Фрэнки поднимает взгляд, слегка повернув голову набок, вид у него довольно занятный.
Я усаживаюсь перед столом.
Ладно, может, не самое умное начинать книгу с такого абзаца. Может, когда я его читала, меня уже одолевала похоть. Может, идея вообще дурацкая. Теперь я очень нервничаю. Фрэнки — первый, кто читает черновик. Не слишком ли я понадеялась на Сэма? Ему вообще можно верить? Может, он все подделал — и сайт, и прочее. Если вдуматься, быть писателем-призраком весьма удобно.
«Да-да, по меньшей мере одиннадцать моих книг попали в список бестселлеров „Нью-Йорк таймс“. Какие именно? Простите, не могу сказать. Просто поверьте на слово».
Сейчас я удивляюсь, как могла так сглупить. Уж конечно, надо было у Сэма хоть рекомендации попросить. Должны же быть какие-то доказательства того, что он говорит правду. Так нет же, зачем мне доказательства, я же и так верю каждому встречному-поперечному, который пожелает повесить лапшу мне на уши. И потому постоянно попадаю в неприятности. Вот и Беатрис тогда обманом завлекла меня в…
— Великолепно. — Фрэнки сияет.
Я в прямом смысле слова прижимаю руку к сердцу, потому что оно бьется очень уж быстро. Вот люблю я Фрэнки. Люблю всем сердцем, и он тоже, не сомневаюсь, по-прежнему любит всем сердцем меня. В мире мигом все становится на свои места, и мы улыбаемся друг другу. Я встаю, перегибаюсь через стол, беру в ладони его лицо, чуть сжимаю и целую.
— Ладно-ладно, спасибо, все хорошо, хватит уже, — бормочет он сквозь сжатые губы.
От восторга я смеюсь и хлопаю в ладоши.
— Тебе правда нравится?
Фрэнки резко встает.
— Да, очень! Очень нравится, Эм! Ты молодец!
Я так счастлива, что мы оба скачем, вопим и улюлюкаем, и нам ужасно весело, и секретарша Фрэнки сует голову в дверь и спрашивает: «У вас тут все в порядке?», но мы не перестаем прыгать, Фрэнки обнимает меня, я обнимаю его, и жизнь просто восхитительна.
— Сколько здесь?
Мне нужно некоторое время, чтобы отдышаться после таких нагрузок.
— Пятнадцать глав, — отвечаю я.
— А где остальное?
— На подходе.
Фрэнки бросает на меня традиционный хитренький взгляд.
— Честное слово, на подходе! Клянусь! Я работаю как одержимая, Фрэнки, и просто хотела показать тебе, что у нас… что у меня получается. Я знала, что тебе понравится.
— Значит, клянешься, что работаешь над продолжением?
— А тебе нравится?
— Нравится. А ты клянешься?
— Клянусь. Вот те крест, чтоб мне сдохнуть на месте.
— Не говори такого, просто пообещай дописать.
— Обещаю.
— Мне нравится, Эм. Текст потрясающий.
— Правда же? Ох, Фрэнки, я
