Шрифт:
Закладка:
Так и здесь. Я вышел из камеры отделения полиции на встречу с адвокатом, а оказался на собственном суде с «публикой» и «журналистами».
Поэтому, когда зашла судья, я просто начал на неё орать:
— Вы что, с ума здесь все посходили? Как это может быть? Кто эти люди, почему они знали о процессе раньше меня?
— Это журналисты и слушатели, у нас открытый процесс.
В это время — как удачно! — с улицы начало доноситься скандирование: «Свободу Навальному!» и «Пропустите!»
— Прямо сейчас внизу стоят люди, пустите их на процесс.
— Все, кто хотел войти, вошли.
— Ну вы же слышите, что они кричат: «Пропустите».
— Люди стоят там несколько часов, никого не пускают, — добавила Михайлова. — Я сама стояла три часа, но меня пустили несколько минут назад, а о том, что будет суд, я узнала за три минуты до начала.
— Все, кто хотел войти, вошли.
— Вы сказали, что у нас открытый процесс. Я требую пустить журналистов, их там десятки.
— Процесс открытый. Заявки поступили от пресс-службы МВД и от… — она назвала два прокремлёвских издания. — Больше никто не изъявил желания присутствовать на суде.
— Так ведь никто и не знал о суде!!!
— У нас процесс открытый, любое СМИ могло отправить заявку, но они не захотели.
Казалось, что Ягода — сталинский нарком НКВД, придумавший знаменитую систему, при которой хватали любых людей, обвиняли их в том, что они английские или японские шпионы, а потом расстреливали, — подмигивает мне со своего портрета.
Я яростно ругался и риторически недоуменно восклицал — эффект был ровно такой, как у Кафки. «Публика», насупившись, сидела абсолютно молча, уставившись в пол или в телефоны. Адвокаты сыпали ссылками на закон, который никого не интересовал. За окном всё громче скандировали, судья продолжала настаивать, что желающих попасть на процесс нет.
Больше всего меня поразила девушка-лейтенантик. Кто-то должен был формально представлять начальника ОВД, требующего меня арестовать. Очевидно, желающих позориться не было, вот её и отправили. Молоденькая и застенчивая девушка, явно перепуганная происходящим поначалу. На её примере тоже можно было в реальном времени наблюдать поразительную кафкианскую трансформацию.
Сначала она страшно стеснялась и на все вопросы тихонько отвечала: «На усмотрение суда». Потом, окончательно поняв, что суд и она — одна сторона и никто не наругает и не засмеётся, если она скажет что-то не так, она начала поддакивать судье и более матёрой и циничной тётке, представлявшей прокуратуру. Потом, очень быстро осознав, что мы — те, кто орёт, ругается, чего-то требует и тычет пальцем в закон — обречены и вообще-то мы — враги, а она — государство, всё более горячо начала включаться, эмоционально вовлекаться в процесс, который только что её саму пугал своим безумием. Чувство стаи. Свой — чужой.
Несколько часов безумия — и: «Именем Российской Федерации арестован». Мы начали гадать, куда меня отправят. Это Московская область — значит, в один из дальних СИЗО, Волоколамский или Можайский. Гадали мы недолго. В зал вошла та смешливая девица, которую я упоминал выше.
— Я из Симоновского суда, распишитесь в получении повестки.
Михайлова берёт повестку, читает, поворачивается ко мне: «Матросская тишина».
На повестке стоят имена тех, кому она отправлена:
— Навальный;
— адвокат Михайлова;
— адвокат Кобзев;
— начальник СИЗО № 1 «Матросская тишина».
Я прикинул: мы в Химках, рядом с аэропортом. Симоновский суд почти в центре Москвы, оттуда часа полтора езды. Выходит, мы тут ещё вовсю спорили, а в Симоновском суде уже знали, где я буду сидеть. Наверное, ещё самолёт мой не успел приземлиться в Москве, а мне уже приготовили номер в «Матроске».
Оставалась пара минут, пока была суматоха и все подписывали бумажки, — их я решил потратить на тикток. Меня сажают, значит, завтра наши выпустят расследование про дворец Путина. Мне надо как-то призвать всех его распространять. Но как? Вокруг полно полиции, меня снимают несколько камер — не запишешь же видео: «Распространяйте наше расследование о дворце Путина!» Пока это строжайший секрет.
— Оля, запиши, пожалуйста, несколько секунд, как я просто сижу и молчу.
Полицейский секунд через пять заметил, что она меня снимает, и начал вырывать телефон: не положено.
Этого достаточно. Я записал на бумажке текст к этому ролику: «Мы выпустили видео про дворец Путина, но вокруг меня полиция, и я не могу об этом сказать. Поэтому просто молчу. Помогайте распространять».
Пришёл конвой. Меня увели. Снова обыск.
— Кольцо.
— Не снимается.
— Там, куда мы едем, вам его с пальцем оторвут, но снимут. Советуем взять мыло и снять.
Пришлось снять.
Обычно, когда ты уже в наручниках, тебя выводят через какой-то задний выход, и ты сразу оказываешься в машине. Но тут не суд и такого выхода нет, поэтому меня повели на глазах у всех.
«Только бы не упасть и не скорчиться от боли, вставая. Только бы нормально влезть в машину с этой чёртовой спиной на глазах у всех: кадры потом явно будут везде! Давай, Алексей, постарайся. Иначе твою больную спину все примут за испуг и страдание».
Вывели на улицу — люди заорали. Я, неожиданно для самого себя, заорал в ответ: «Ничего не бойтесь!» Это был важный момент: именно в такой чувствуешь настоящее единение со своими сторонниками. Они думают о тебе и хотят поддержать. Ты думаешь о них, о том, что этот арест нужен, чтобы боялись они, и делаешь всё, чтобы помочь им не бояться. Идёшь с ровной спиной и кричишь: «Ничего не бойтесь!»
Я вообще сентиментальный человек — покажите мне фильм про одинокую собачку, и я буду рыдать в три ручья. А тут, понятное дело, такой эмоциональный момент. Меня запихнули в крохотный металлический «пенал» автозака. Колени упираются в дверь. Глаза полны слёз благодарности к тем, кто меня поддерживает. Хочу вытереть их рукой и вдруг вижу камеру. Она слева, на уровне моих глаз, сантиметрах в пятидесяти от меня.
«Ну уж нет, — думаю, — хрен вам, а не кадры „Навальный плачет в автозаке после ареста“». Просто шмыгаю носом и концентрирую внимание на собаке. Она была на улице на поводке у полицейского, и сейчас они зашли внутрь. Мне её видно через решётку двери. Это не овчарка и не другая собака того типа, что используют для охраны арестантов, а стаффордширский терьер. Пёс сильный и зубастый, но совсем без шерсти.
